В тине адвокатуры - Николай Гейнце

Марья Викентьевна еще до катанья сумела под шумок занять у него на неделю сто рублей и устроила так, что Агнессочка укатила вперед вдвоем с князем на его собственных рысаках. С этого вечера князь почти ежедневно стал бывать у Боровиковых, усиленно ухаживая за Зыковой.

Агнесса Михайловна исполнила его просьбу при описанной нами встрече на Невском, и довольно скоро надумалась ему ответить, но, разгадав его натуру, обставляла их свидания всевозможными предосторожностями, измышляла всевозможные препятствия и опасности, то уверяя его в преследованиях ее мужа, который решил накрыть и убить их обоих, то выражая боязнь, что о их близости узнает ее мать, которую она боится будто бы как огня.

— Она выгонит меня из дома и не пустит к сестрам, а их я обожаю! — патетически восклицала она.

Отуманенный князь всеми силами и средствами старался ее успокоить и с восторгом и непреодолимым волнением ждал с ней свиданий наедине, которыми она его часто не баловала. Она достигла цели, его чувство к ней крепло, вследствие препятствий, ему нравилась таинственная обстановка их свиданий, соединенных с постоянной опасностью, в которую он, по глупости влюбленного, верил.

— Только теперь узнал я настоящую любовь — такую, как наша — любовь, под дулом револьвера! — восторженно восклицал он, заключая ее в свои объятия, во время этих редких свиданий.

Агнесса Михайловна незаметно улыбалась. Она хорошо понимала, что открытое беспрепятственное обладание ею вскоре бы приелось молодому князю. Она знала себе настоящую цену и увеличивала ее искусной игрой. Окружающие делали вид, что не замечают их отношений. Владимир Васильевич Охотников по прежнему пользовался расположением Агнессы Михайловны, которая уверила князя, что он необходим им для отвода глаз. Шестов верил и даже подружился с ним, и тот успел перехватить у него сотняжку другую, так как в деле займа без отдачи тоже был малый не промах…

Мелкие лепты, как его, так и других друзей дома, в сокровищницу Марьи Викентьевны, в виду появления в семье Боровиковых такого, выражаясь актерским языком, «жирного карася», как князь Владимир, за ненадобностью прекратились, что отразилось на хозяйственном бюджете Анны Александровны, и она была очень довольна.

С своей «первой серьезной любовью», как называл Шестов Агнессу Михайловну, он познакомил и своего единственного оставшегося ему верным старого друга, — князя Виктора Гарина. Тот изредка вместе с ним посещал семью Боровиковых и даже шутя ухаживал за Зиночкой, к великому неудовольствию Милашевича.

XXVIII

Генерал-баба

Знакомая нам учредительница «театрального кружка» в Москве Анна Аркадьевна Львенко, одетая в роскошное утреннее платье, полулежала на диване в своей гостиной. Эта гостиная была убрана с артистическим беспорядком: на полу лежал великолепный персидский ковер, вокруг стола, покрытого бархатной салфеткой, на котором красовалась изящная фарфоровая лампа, бронзовая спичечница, пепельница и проч., была расположена разнохарактерная мягкая мебель, крытая зеленым трипом, диван, кресло, табуреты, chaises longues. По углам стояли этажерки с книгами и всевозможными objets d'arts. Стоявшее у стены дорогое пианино и висевшие по стенам картины — произведения знаменитых художников, довершали обстановку.

Красивая рука Анны Аркадьевны, украшенная дорогими кольцами, с потухшей папиросой бессильно откинулась на ручку дивана: видно было, что ее обладательница о чем-то задумалась, что-то соображает. Перед ней на столе лежал лист бумаги, сплошь исписанный цифрами. Изящные бронзовые часы, стоящие на камине, показывали половина первого. В передней послышался звонок.

— Иван Павлович Воскресенский! — доложил вошедший лакей.

— Проси, проси! — как бы очнувшись, произнесла Анна Аркадьевна и вновь закурила потухшую папиросу.

В комнату вошел довольно плотный, средних лет господин.

— Царице нашего искусства! — подошел он к ручке хозяйки, и затем, по ее приглашению, уселся в кресло.

— Ох, не говорите, Иван Павлович, — жалобно ответила она, — какая уж я царица, коли без царства осталась. Слышали?

— Как не слыхать, в городе только об этом и говорят, но как все это случилось — разно толкуют?

— Как, как? Интрига и зависть, зависть и интрига — вот начало и конец всего. Сами, чай, знаете, сколько мне стоило содержание театра: жалованье платила баснословное, десятки, какой, сотни тысяч переплатила, а тут перед катастрофой недостало трех, четырех тысяч, ну, я уплату и приостановила, актеры гвалт подняли, но с ними с одними я бы справилась, уломала бы. Вся беда, что пели-то они под чужую дудку: петербургский антрепренер, что сюда несколько месяцев тому назад приехал и все нюхал, и настрой их. Сошелся он, кроме того, с Корном — присяжным поверенным, вешалку у меня он держал, в компании теперь мою труппу держать, Корн последние свои деньги в дело отдал. У Корна-то этого на меня исполнительный лист был в восемь тысяч — ну, сейчас опись театрального имущества сделали. Скандал! Актеры кассу отобрали. Газеты крик подняли. Ох, уж эти мне газеты!

— Да, дело не хвали.

— Что тут хвалить: прекрасное дело в трубу вылетело! Ну, да ничего, может, Бог даст, что-нибудь и устроим. Нашелся тут у меня компаньон — маленький антрепренерчик — выручил из Корновских когтей. Одно мне больно, как женщине, актерик тут у меня был Валетов, по театру, может знаете, а настоящая-то его фамилия Птицын — из грязи вытащила, служил он, кроме театра, так по службе за него хлопотала, дозволение играть на сцене выхлопотала, жалованье ему хорошее положила — обыгрался с хорошими артистами и стал ничего себе — так и он туда же к петербурскому, да в газетах еще коллективные письма против меня подписывал. Вот она, людская-то благодарность!

— Да, теперь ее — благодарность-то, днем с огнем не найдешь! — задумчиво промолвил гость.

— Ну, да что о мне-то все толковать. Как вы поживаете, давно я вас у себя не видала. Спасибо, что вспомнили — навестили.

— Я-то живу по прежнему, наша служба однообразная — описи да продажи, продажи да описи, а нынче дело это стало самое трудное, потому что из десяти человек у девяти ничего не найдешь. Я и к вам по дельцу — по маленькому.

— Вот как? по какому же?

Гость при этом расстегнул сюртук, чтобы вынуть что-то из бокового кармана и обнаружил висевший у него на шее знак судебного пристава.

— Вот, — проговорил он, вынимая из кармана бумагу, — маленькое взысканьице с вас, по претензии купца Панкратова.

— А, знаю, знаю: сейчас, милейший Иван Павлович, я вернусь к вам и мы это дело уладим, — и хозяйка, быстро встав с дивана, исчезла за портьерой.

«Говорил я Панкратову, что в лучшем виде один все дело обделаю и деньги получу — так и вышло. Не такая женщина Анна Аркадьевна, чтобы на скандал идти: права она, что из зависти и интриги только чернят ее», — думал гость, поджидая хозяйку.

Время шло: часы на камине пробили половину второго, потом два. Со времени ухода Анны Аркадьевны прошло полтора часа. В передней раздался сильный звонок. Иван Павлович, уже давно нетерпеливо расхаживавший по гостиной, вышел в зал и добрался до передней.

Там на прилавке дремал лакей.

— Послушай, любезный, — обратился он к нему, — доложи Анне Аркадьевне, что я ее дожидаюсь.

— Да их дома нет-с, — флегматично отвечал тот.

— Как так, разве она недавно уехала?

— Не могу знать-с. Барин вот только что сейчас приехали.

— Ну, доложи обо мне хоть ему.

Лакей пошел в кабинет и выйдя через несколько минут, произнес лаконическое: просят.

Иван Павлович вступил в комфортабельный кабинет мужа Анны Аркадьевны — Якова Осиповича. После обычных приветствий, он молча подал ему повестку. Левенберг мельком взглянул на нее, повертел в руках и возвращая назад, произнес:

— Это относится не до меня, а до моей жены, а она в Петербурге.

— Помилуйте! — вскрикнул Иван Павлович. — Да я только сейчас имел удовольствие с ней беседовать.

— Уверяю вас, что она в Петербурге, — внушительно произнес супруг. — Вы вероятно ошиблись.

Иван Павлович остолбенел.

— Ну, генерал-баба! — ворчал он про себя, через несколько минут, надевая в передней пальто.

Хотя прозвище «генерал-бабы» совершенно подходило к Анне Аркадьевне, но, увы, за последнее время ей самой приходилось плохо. Сцены с судебными приставами, хотя и не подобные рассказанной нами, происходили чуть не ежедневно. Адам Федорович Корн вел уже с год против Львенко подпольную интригу. Он не только сам предложил ей те восемь тысяч, о которых она упомянула в разговоре с Воскресенским, но скупил и другие претензии на нее, в том числе и претензию Гиршфельда, по закладной на театральное имущество. Заручившись согласием главных персонажей труппы продолжать дело под его руководством, он вступил в открытую борьбу с запутавшейся в долгах Анной Аркадьевной и конечно вышел победителем.