Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

И я буду это вспоминать в темные ноябрьские дни, когда подует холодный ветер с дождем и день будет кончаться в четыре часа. Я буду вспоминать пронзительно-зеленое море у берега Сицилии, черный дымящийся кратер, теплую землю под ногами, подогретую живым и беспокойным нутром горы, неожиданные березки, толстые, кряжистые, растущие по склонам вулкана в окружении низкорослых сосенок, нашу поездку с веселым и обстоятельным Спитаре, потомком госпитальеров, узкие улочки Мдины с яркими раскрашенными ставнями домов и каменных святых с ободранными носами, стоящих на углу жилых двухэтажных домов, закрытые балконы, похожие на старинные комоды с желтым витражным стеклом, хранящие давно забытые семейные тайны… Буду вспоминать разноцветные рыбацкие лодки с глазами Осириса на носу, пахнущий морем и апельсинами местный напиток Кинни, веселыми ледяными пузырьками щекочущий горло, как будто говорящий: «Смейся, Саша! Ты, кажется, совсем разучилась смеяться за последнее время. А беды очень не любят смеющихся людей!» И еще то непривычное, прекрасное ощущение свободы, возникшее у меня во время моих маленьких путешествий по мальтийским островам…

В последний вечер я никуда не поехала. Погуляла по набережной и зашла в ресторан «Мечта моряка», где произошла история с семьей Тонини. Лео посоветовал мне обязательно попробовать традиционное мальтийское блюдо – жареного кролика с белым мягким хлебом, пекущимся здесь по особому рецепту. Кролик оказался жестким, а хлеб мне очень понравился.

Я сидела и в задумчивости ела золотистую корочку с семенами тыквы и кунжута. Как странно… Боль и тревога об Ийке никуда не делись. Они даже и не притупились. Я не перестаю думать о ней ни на секунду – ни в лодке, ни в море, ни засыпая в своем роскошном номере или жуя сейчас хлеб. Но я… привыкла к мысли, что моя Ийка сидит в камере. Да, чудовищно, невозможно, но сегодня у меня промелькнула мысль, ужаснувшая и в то же время как-то успокоившая меня. Возможно, Хисейкин меня обманет – этот вариант всегда остается, причем стоит под номером один, то есть я отдам ему деньги в руки, не переведу со счета на счет, и даже в присутствии, скажем, Кротова, а он слова не сдержит, у Хисейкина нет такого понятия – «честное слово», не заберет заявление, Ийку не выпустят, и ее посадят в колонию… И тогда я поеду с ней и устроюсь там работать врачом, или медсестрой, фельдшерицей, санитаркой… уборщицей, в конце концов, или посудомойкой. Фамилии у нас разные, в глаза родство бросаться не будет. Не возьмут в саму колонию, устроюсь где-то поблизости, в любую больницу – примут с руками и ногами, я уверена…

Так я саму себя на время успокоила. Той части меня, которая зовется Ийкой Хисейкиной, было плохо по-прежнему, и боль тянула и мучила меня ежесекундно, но я уже привыкла. А что мне оставалось делать? Почему-то в помощь Кротова, особенно после нашего последнего разговора, я верила все меньше и меньше. Не так бы он со мной разговаривал, если бы у него была хоть какая-то надежда мне помочь. Мужчины не любят проигрывать, особенно когда востребованы их профессиональные качества и затронута гордость. Поэтому он и отвечал мне односложно и сам побыстрее свернул разговор. Ничего. Главное – сделать так, чтобы Хисейкин понял: я отдам ему деньги только в том случае, если Ийке больше ничего не будет угрожать.

Самолет у меня был утром, и когда оставалось ждать меньше суток, время вдруг пошло все медленней и медленней. Я не могла ничем себя занять. Рано поужинав, я отправилась к морю. Ходила и смотрела на море, пытаясь не взглядывать ежеминутно на часы. В какой-то момент Ийкино лицо встало перед моими глазами, и мне вдруг стало страшно. Как будто она что-то хотела мне сказать, я слышала ее голос… Господи, неужели без меня там что-то произойдет, а я даже не могу никак вмешаться? В эти три дня у меня получилось отбросить панические мысли, а теперь, когда уже осталось пережить вечер, ночь и утро, они снова навалились на меня. Хисейкин точно обманет, и Марина его показалась мне жестокой и убежденной в своей правоте… Получив деньги, они не остановятся, Вадик ведь так или иначе узнает, что квартиру я не продавала, будет требовать еще… И что же все-таки произошло с тем злополучным кольцом? Брала ли его Ийка, скажет ли она мне правду? Раньше бы я была уверена, что скажет, а теперь, после того, как она внезапно ушла из дома, у меня нет ни в чем уверенности.

Хоть бы помог Кротов! Хоть бы помог… Но зачем, собственно, ему вмешиваться в чужие и очень непонятные дела? Вряд ли ему Ийка скажет правду, если даже он найдет способ поговорить с ней. Он же не адвокат, а просто оперуполномоченный из совершенно другого округа… Зачем ей откровенничать с каким-то чужим полицейским? Господи, ну что, что же делать?…

Даже сознание, что я теперь почти богатая женщина, никак меня не утешало. Скорей всего, оттого, что денег я тех в руках не держала и надпись на экране уличного аппарата, когда я справлялась о состоянии своего счета, казалась мне чем-то совсем нереальным. Еще неизвестно, что будет написано на экране, когда я вернусь домой. Может, там напишут: «Ваш счет закрыт. Пришли итальянцы и все деньги забрали. Передумали». Или: «Вам все это почудилось, до свиданья». Или гораздо проще: «В России счет недействителен. Езжайте обратно на Мальту и снимайте там свои деньги…»

Хуже неопределенности нет ничего, это всем известно. К ночи я измучила себя настолько, что о сне не могло быть и речи. Полежав, погоняв в голове одни и те же мысли туда и обратно, я решительно встала, оделась и спустилась вниз. У стойки опять сидел Лео, бессменно дежуривший уже, кажется, пятый день подряд. Интересно, когда же он спит? Сейчас он читал какую-то книжку на немецком языке.

Увидев меня, Лео разулыбался и книжку отложил.

– А я как раз думал о вас, – сообщил он мне опять, как и в прошлый раз.

– Как называется книга? – в ответ спросила я, глядя на сумрачно-зеленую обложку.

– «Теософы средневековой Германии», – улыбнулся Лео. – Увлекательнейшее чтение, если все абстрактные формулы и категории сразу переводить в жизненные ситуации.

– Поэтому вы и думали обо мне, – уточнила я, имея в виду пошутить, но Лео абсолютно серьезно кивнул:

– Да. Кстати! Вот вам подарок.

Он достал из внутреннего ящика довольно большой лист бежевого картона, на котором темно-розовой пастелью был нарисован замечательный портрет. Поверить, что на нем изображена я, было просто невозможно. Но не просто же некую милую особу изобразил Лео и теперь дарит мне?

– О, нет! – так и сказала я, пользуясь тем, что в английском языке короткое восклицание «Оу!» заменяет наши обычные «Да ладно!», «Ну, прямо!», «Не может быть!».

– О, да! – сказал явно польщенный моей реакцией Лео. – Это вы. Вы догадываетесь, что вы такая? Нежная и доверчивая. И очень… м-м-м… глубокомысленная.

Я засмеялась. Комплимент, даже если сделать скидку на иностранный язык, прямо скажем, сомнительный. Мне лично симпатичны женщины быстрые, легкие и веселые, предпочитающие смеяться, а не размышлять.

На портрете была еще надпись. Как на японской картине, Лео написал сбоку черной тушью изящными готическими буквами вот такие строчки:

«Вражда важней для обихода, чем свет любви, – о, жрицы меда,Вселитесь в прежний дом скворца»[10].

Я несколько раз перечитала их и все же уточнила несколько слов. Но я все поняла правильно, даже слово «скворец» удивительным образом всплыло из памяти, из какого-то детского стишка, которое я учила лет двадцать пять назад.

– Красиво? – улыбнувшись, спросил Лео.

– Да, завораживает… Не буду спрашивать, почему вы мне это написали…

– Можете спросить, – засмеялся Лео. – Только я сам не знаю.

– Спасибо, Лео. За все. Я увижу вас завтра утром?

– А как же! Вот улетите, и я пойду отдыхать. У меня набралось выходных! Решил вот до вашего отъезда поработать…

Мне даже и в голову не приходило, что Лео мог работать пять дней подряд из-за меня, я была уверена, что он пошутил. Я, наверно, так устроена. Если мужчина смотрит на меня пристально, я начинаю думать, что у меня где-то расстегнута молния или чем-то испачкано лицо. И сколько бы мне ни говорили, что я милая и симпатичная или даже красивая, принимаю это за жалостливые комплименты. Может быть, оттого, что я так и не встретила того, чья любовь убедила бы меня в обратном?

Перед сном я не удержалась и позвонила Кротову. И лишь услышав его голос, спохватилась – в Москве ведь на два часа позже! То есть – половина второго ночи. Но голос у Кротова был не сонный, а скорее энергичный.

– Да! – как-то встревоженно произнес он.

– Андрей… Алексеич, это Александра, Саша…

– Да, я понял. Не могу говорить.

– Я на одно слово. Я прилетаю завтра, днем. Есть какие-то новости?

– Есть, – ответил Кротов и отключился.

Вот и получила. Как я могла рассчитывать на его помощь? И как я могла позвонить ему так поздно? У человека личная жизнь, он энергичен и напряжен во втором часу ночи, а я тут «это Саша…». Хорошо еще, что не спросил – какая Саша… Ладно. Я привыкла решать всё сама и разводить все свои проблемы и немногочисленные беды своими руками. Вот ведь стоит только на кого-то понадеяться… Все началось с того, что я взяла у него в долг эту несчастную тысячу рублей на прокорм чужих детей. С чего вдруг я тогда это сделала? И зачем ему позвонила сейчас?