Вокруг света на Коршуне - Константин Станюкович

Переход Индийским океаном был бурный и сопровождался частыми штормами, во время которых "Коршуну" приходилось штормовать, держась в бейдевинд, и следовательно плохо подвигаться вперед и терять много времени. Кроме того, недалеко от мыса Доброй Надежды "Коршун" встретил противные ветры и нет сколько дней шел под парами, тратя уголь. Это обстоятельство заставило капитана зайти в Каптоун, чтобы пополнить запас угля.

Благодаря штормам "Коршун" сделал переход недели на две дольше, чем предполагали, и эта неудача, весьма обычная в морской жизни, теперь очень сокрушала наших моряков, и в особенности женатых. Невзоров и Игнатий Николаевич изощрялись в комплиментах Первушину в Каптоуне, не отставал от них и артиллерист. Но вместе с тем у них закрадывалось и малодушное сомнение насчет того, успеет ли прийти "Коршун" в Кронштадт до заморозков. Ведь это было бы ужасно! Они не решались говорить об этом громко, однако нет-нет да и закидывали более или менее дипломатические вопросы старшему штурману, чтобы выведать его мнение в категорической форме.

Но Степан Ильич недаром много плавал на своем долгом веку и видывал всякие виды. Он понимал, что в море нельзя делать точные расчеты и, как несколько суеверный человек, никогда не говорил категорически о своих расчетах и предположениях, а всегда с оговорками, вроде "если ничего не случится" или "если все будет благополучно", зная хорошо, какими неожиданными случайностями и неожиданностями полна морская жизнь. Вот почему на все вопросы, задаваемые ему в кают-компании нетерпеливыми товарищами, он отвечал, по обыкновению, уклончиво и этой уклончивостью не только не облегчал сомнений, но еще более их увеличивал в смятенных душах, так что Игнатий Николаевич однажды не выдержал и сказал:

- Да вы, Степан Ильич, лучше прямо скажите, что мы осенью не попадем в Кронштадт.

- Типун вам на язык, Игнатий Николаевич! - с сердцем проговорил старший штурман. - И видно, что вы механик и ничего в морском деле не понимаете. Кто вам сказал, что не попадем? Почему не попадем-с? - прибавил Степан Ильич "с" в знак своего неудовольствия.

- Да сами же вы как-то неопределенно говорите, Степан Ильич, насчет времени возвращения.

- А вы думаете, что можно говорить точно?

- Но все-таки...

- Это пусть говорят дураки-с, которые предвидят волю господа бога, а я предвидеть не могу-с. Помните, как за сто миль от Батавии, когда уж вы собирались на берегу разные фрикасе, с позволения сказать, кушать, нас прихватил ураган, и мы целую неделю солонину и консервы кушали-с?.. Помните?

- Ну, положим, помню...

- А не забыли, как мы штормовали в Индийском океане и ни туда, ни сюда - почти на одном месте толклись? А вы все это время, задравши ноги, в койке отлеживались?

- Что ж мне было делать?.. Мое дело машина, а когда она стоит, я лежу! - сострил добродушно механик.

- Я не к тому. Лежите, сколько угодно-с, на то вы и механик. А я спрашиваю, не забыли ли вы, какая гнусность была в Индийском?

- Еще бы забыть!

- То-то и есть! Так как же вы хотите, чтобы я вам ответил, как, с позволения сказать, какой-нибудь оболтус, для вашего утешения: придем, мол, в Кронштадт в такой-то день, в таком-то часу-с?.. Еще если бы у вас сильная машина была да вы могли бы брать запас угля на большие переходы, ну тогда еще можно было бы примерно рассчитать-с, а ведь мы не под парами главным образом ходим, а под парусами-с.

- Но все-таки, Степан Ильич, как вы надеетесь... в сентябре придем в Кронштадт? - все-таки приставал механик.

- Отчего не прийти. Может быть, и придем, если бог даст...

- Ну, вы все свое, Степан Ильич!

- И вы все свое... Каждый, батюшка, свое. А по-чужому я не умею-с. Уж вы не сердитесь.

- Да чего вы хнычете, Игнатий Николаевич. Придем, наверное придем в сентябре! - воскликнул Лопатин. - Степан Ильич ведь всегда Фому неверного строит... Сглазу боится.

- Вот вы и верьте Василию Васильевичу! Он у нас ничего не боится! промолвил штурман и во избежание дальнейших вопросов ушел из кают-компании.

Из Каптоуна решено было идти никуда не заходя, прямо в Шербург. И это решение сделать длинный переход встречено было с живейшей радостью: нужды нет, что придется под конец перехода есть солонину и консервы и порядочно-таки поскучать, только бы скорее попасть на родину.

"Коршун" вышел с мыса Доброй Надежды, имея на палубе пять быков и много разной птицы, так что все надеялись, что на большую часть перехода будет чем питаться и даже очень хорошо. Но в первую же бурю, прихватившую "Коршун" во ста милях от мыса, быки и большая часть птицы, не выдержавшие адской качки, издохли, и весь длинный переход обитателям "Коршуна" пришлось довольствоваться консервами и солониной.

Наконец, через пятьдесят дней плавания "Коршун" в первых числах сентября пришел в Шербург. И все было забыто: и опротивевшие консервы, и солонина, которыми поневоле угощалась кают-компания, и томительная скука, усилившаяся однообразием долгого перехода, во время которого моряки только и видели, что небо да океан, океан да небо - то ласковые, то гневные, то светлые, то мрачные, да временами белеющиеся паруса и дымки встречных и попутных судов. Забыты были и маленькие недоразумения и ссоры, обострившиеся от отсутствия впечатлений, и постоянная океанская качка, и отсутствие новых книг, газет и писем...

Теперь все знали, что были почти дома, и даже Игнатий Николаевич не сомневался, что "Коршун" скоро придет в Кронштадт. Но только скорей бы, скорей...

Однако пришлось простоять в Шербурге несколько дней, чтобы дать отдохнуть команде после долгого перехода, осмотреться и покраситься. Нельзя же вернуться домой не в том блестящем виде, каким всегда щеголял "Коршун".

И офицеры и матросы вознаградили себя теперь за долгое воздержание. Каждый день у матросов были за обедом превосходные щи со свежей говядиной, а в кают-компании такое обилие и разнообразие, что один восторг.

Из Шербурга предполагалось зайти в Копенгаген за углем и уж оттуда прямо в Кронштадт.

Наконец, нетерпеливые моряки дождались и Копенгагена... Еще сутки стоянки - и десятого сентября "Коршун" пошел уж теперь прямо домой.

III

Чем ближе приближался корвет к Кронштадту, тем сильнее росло нетерпение моряков. Несмотря на то, что Игнатий Николаевич, любовно хлопотавший в своей "машинке", как он нежно называл машину "Коршуна", пустил ее "вовсю", и корвет, имея еще триселя, шел узлов до десяти, всем казалось, что "Коршун" ползет как черепаха и никогда не дойдет. И каждый считал своим долгом покорить Игнатия Николаевича за то, что ход мал.

- Взлететь на воздух, что ли, хотите? - посмеивался Игнатий Николаевич, показываясь минут на пять в кают-компании в своей засаленной, когда-то белой рабочей куртке, и снова исчезал в машину.

Но вот, наконец, и Финский залив. Все выскочили наверх.

Шел мелкий, назойливый дождь, пронизывало холодом и сыростью, мутное небо тяжело повисло над горизонтом. Но, несмотря на то что родина встречала возвращавшихся моряков так неприветливо, они радостными глазами глядели и на эти серо-свинцовые воды Финского залива и на мутное небо, не замечая ни холода, ни сырости.

- Рассея-матушка, братцы! - радостно говорили матросы.

Прошли еще одни сутки, бесконечно длинные сутки, когда нетерпение достигло, казалось, последнего предела. Многие не сходили с палубы, ожидая Толбухина маяка. Вот и он, наконец, показался в десятом часу утра, озаренный лучами бледного солнца. Дождь перестал... Был один из недурных осенних дней.

Еще полчаса, и раздался радостный звучный голос Лопатина:

- Свистать всех наверх на якорь становиться!

И такой же радостный окрик боцмана повторил эту команду.

Но все до единого человека и без того были наверху и жадными глазами смотрели на видневшийся за фортами Кронштадт. Матросы снимали шапки и крестились на макушки церквей.

- Первая пли... вторая пли... третья пли! - дрожащим от волнения голосом командовал Захар Петрович, не спавший ночи от нетерпения поскорее обнять своего сынишку.

Выстрелы салюта крепости гулко разнеслись по кронштадтскому, уже опустевшему рейду. В амбразурах одного из фортов пыхнули дымки ответных выстрелов входившему военному судну.

- Из бухты вон, отдай якорь! - раздалась команда старшего офицера.

Звякнула цепь, грохнул якорь, - и "Коршун" стоял неподвижно на Малом рейде. Счастливые и радостные моряки поздравляли друг друга.

Ашанин побежал вниз собираться на берег, чтобы с двенадцатичасовым пароходом ехать в Петербург до завтрашнего дня. Ворсунька торопливо укладывал чемодан и собирал ящики и ящички с подарками, как вдруг влетел рассыльный и доложил:

- Ваше благородие, пожалуйте наверх...

- Кто зовет? Зачем?

Но рассыльный уже исчез, и Ашанин, недовольный, что ему помешали, выбегает на шканцы, и вдруг радостное волнение неописуемого счастья охватывает все его существо: перед ним на шканцах мать, брат, сестра и дядя-адмирал.