Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник) - Юлиан Семенов

Машина проехала, снова воцарилась тишина, лесная, высокая, торжественная.

Кротов помассировал ноги, потеплели; потом начал раздевать моряка; сам разделся стремительно; форма подошла, словно в магазине брал, а вот бескозырка – только на затылок, в такой остановят, не по форме…

Он развязал мешок морячка, там лежал бушлат с ярко начищенными пуговицами-якорями, новенькая пилотка, карманные часы, три банки свиной тушенки, бутылка водки, пять пачек махорки, три отреза, плитка шоколада, письма.

Кротов отнес в лес старый бушлат, что был на морячке, закидал его лапами хвои, зашвырнул в кустарник бескозырку, потом взял топор, ударил морячка по шее, рубил яростно, пока голова не отвалилась; отрубил руки и ноги, затолкал туловище в мешок, завязал своим особым, быстрым узлом; топором же вскопал землю, бросил туда мешок, голову унес в лес, закопал глубоко; только потом, отойдя уже к шоссе, вспомнил, что нож не вытащил, застрял нож в челюстной кости, а он и забыл про него. А что на ноже? Отпечатки пальцев? Нет, хуже, там инициалы его есть – «Н. К.». А кто в земле-то найдет? Да и голова чья? Она ж сгниет, голова, с дождями сгниет, дело-то к весне. Нет, надо назад, надо нож забрать. «А где я его найду, когда уж стемнело и фонаря нет?! Все равно возвращайся, Крот, чтоб следа не было». Он повернулся и увидел, как навстречу ему идет машина с синими щелочками фар. Шофер притормозил:

– Ты что, морячок, шатаешься? Задело, что ль? Садись в кузов, а то сзади стреляли, немец прорывался, садись… Там пять саперов за взрывчаткой едут, я тебя до санбата подброшу, тут недалеко… Подсобить или сам влезешь?

– Влезу, браток, спасибо…

– Если не влезешь – крикни, что-то больно у тебя морда белая, смотри, не помирай, пока не довезу…

11

– Нашел я трех милинковских знакомых, – сказал Жуков. – Друзей у него не было… Интересный человек, Милинко, ей-боженьки, интересный.

– Поговорили с ними? – спросил Костенко.

– Да разве во время вашего пребывания позволено? Как на экзамене – гляди в рот учителю, жди указаний, все в соответствии с традициями!

– Ну и зануда вы…

– А разве я спорю? Не склочник – и то хорошо по нашим временам. Один из знакомых особенно любопытен, Цыпкин Геннадий.

– Чем?

– Он один из всего таксопарка переписывается с Иваном Журкиным, который в Израиль уехал.

Костенко усмехнулся:

– А чего там Ивану Журкину делать?

– Жена повезла.

– Ну и что? – хмуро спросил Геннадий Цыпкин, пропуская Костенко в комнату. Жуков отправился в управление, туда вызвали двух других милинковских знакомых – Лыкова и Тызина, времени по квартирам ездить не оставалось: Москва торопила. – Переписываюсь. Запрещено, что ль?

– Никак нет, – ответил Костенко, снимая плащ, – наоборот, я считаю, что рвать с другом – некрасиво. Он ведь друг ваш был, Журкин-то?

– И остался им, – с вызовом ответил Цыпкин.

– А Милинко?

– При чем тут Милинко?

– Я его ищу.

– Мне не пишет. Пишет Журкину. Молодец.

Геннадий говорил рублено, фразами; они казались Костенко такими же тяжелыми, но верными, как руки шофера – большие, собранные.

– Молодец Милинко, – согласился Костенко. – Только как вы об этом узнали, если он и с вами связь прервал?

– Иван написал.

– Письмо не сожгли?

– Это вы, что ль, с Москвы прилетели?

– Я.

Цыпкин поднялся, открыл книжный шкаф, достал письмо, протянул Костенко.

«Здравствуй, дорогой Гена! Пишу я тебе из Тель-Авива, паспорта еще не получил, Розка бьется, но денег нет, чтоб уплатить за гарантию и расходы. Они тут насчитали х… знает сколько денег за то, что нас вывезли из Вены. Роза устроилась судомойкой, а куда мне в шоферы-то? Я ж по-ихнему ни-ни, да и Роза с грехом пополам два слова знает. Эхе-хе, Гена, а куда подашься?! Посольства нашего нету, а то б сжегся на пороге, если б обратно не пустили. Гринька-то был прав, когда говорил: “Там без денег – не человек, там только с золотом в люди выйдешь, оно не пахнет”. Прислал мне письмо, только сказал, что адрес поменял, велел писать до востребования в Коканд, я ответил ему, он же умный у нас, самый вроде б умный, может, и посоветует чего. Писать много нельзя, потому что, если письмо тяжелей одной страницы, на почте возьмут в три раза дороже, а это два рубля, полбутылки, понял? Ну, конечно, не пью, не на что, печенка не болит, с этим хорошо, а если заболит – тогда топись! Я загрипповал, так лекарство стало в семь рублей, если на наши перевести, то есть по-ихнему пять пар колготок или полкило мяса. Гена, Гена, всего не напишешь! А ты мне всё пиши. Про самую мелочь, мне ж это как праздник, я твои письма и открытку Грини каждый день перечитываю. Я хотел наняться на греческое судно, чего-то понимают, когда я говорю, но велят дать паспорт, а у меня выездного нет, а без этого ты нелюдь, никто и говорить не станет. Роза сказала, в Австралии наемные нужны, на полях работать, как вроде у нас осенью овощи сортировать, но туда тоже не выедешь без паспорта, да и на билет надо копить года три. Привет ребятам, поцелуй от нас твоих детишек. Твой Иван».

– Вы мне позволите взять письмо? – спросил Костенко. – Я вам верну его попозже.

– Расписку оставите?

– Если вы не верите слову, тогда мы оформим изъятие вещественного доказательства. Это – хуже. Долго придется ждать, пока вернем, формалистики больше, мы в этом деле бо-ольшие доки.

Цыпкин покачал головой:

– Все ее костят, а она жива-живехонька, прямо даже смешно от вас это слышать.

– Почему именно от меня – смешно?

– Говорят – начальник вы…

– По-моему, начальники сейчас побольше вас критикуют многое, только им, начальникам, с рутиной бороться сложнее – с вас спрос, увы, не так велик: рабочий человек свои права знает… С обязанностями, правда, не всегда знаком…

– Упрек принимаю, – ответил Цыпкин. – Крикунов среди нашего брата хватает.

– Гринька-то, сиречь Милинко, тоже бранился? Или в словесах был аккуратен?

– У него в глазах слова. Ты говоришь, а он тебя не только слушает, но и поправляет, не только подправляет, но и вроде б подсказывает. Вы им интересуетесь, оттого что он с Иваном переписывается?

– Отнюдь. Пусть себе переписывается… Меня интересует, отчего он уехал в отпуск и не вернулся? Ни профсоюзный билет не забрал, ни трудовую книжку, ни вещи свои. В Коканде его адрес знаете?

– Так он же мне не писал…

Костенко повертел в руках письмо, точно зафиксировал дату на штемпеле, спросил:

– А Петрова вместе с Милинко уехала?

– Какая еще Петрова?

– Подруга его…

– Не было у него никакой подруги. Сыч, он и есть сыч. Ружье да лодка – вот его подруги. Как уйдет на два месяца в тайгу, так мы все потом до зимы и семгу едим, и вяленое мясо.

– Он с Минчаковым вдвоем промышлял?

– С кем?

– С Минчаковым?

– Не слыхал о таком… Я ж говорю – сыч, он всегда сам. Есть такие люди, которые сами по себе. Гриша – такой.

– Хороший человек?

Цыпкин снова пожал плечами:

– Хороший. Ни на кого телег не писал, не завидовал, не болтал лишнего.

– Ну а если на трассе у кого поломка – остановится?

Цыпкин вдруг поднял глаза на Костенко, и лоб его собрало морщинами:

– А почему он должен терять заработок?

– Потому, что вы назвали его хорошим человеком. Вы б остановились?

– Это вы философию начинаете.

– Философия сложней, Цыпкин. Вот вы, лично вы, могли бы проехать мимо товарища, у которого поломка?

– Как же я остановлюсь, когда у меня пассажир сидит?

– Вдвоем с пассажиром быстрее б и помогли.

– Вы Христову политграмоту не проводите, не надо, тут детей нет.

– Вы так задиристо говорите оттого, что я попал в точку: Милинко никогда не останавливался, он проезжал мимо, разве нет? Не злитесь. Вы не на меня и не на Милинко сейчас злитесь, вы на себя в досаде. Мы ведь Милинко в убийстве подозреваем, про трупик-то небось разрубленный слыхали?

– Слыхал, – ответил Цыпкин и вдруг явственно вспомнил, как однажды Милинко – было это накануне Нового года, ночью – рубил топором мороженое мясо.

– Отчего задумались?

– Да так…

– Захотите что рассказать – загляните к майору Жукову в угро…

– Было б чего рассказывать.

– Про хорошего человека всегда есть что рассказать…

– Ну и нет! Мы про дрянь – от всего нашего сердца, все вывернем, с-под ногтей грязь выколупаем, а хорошие – они и есть хорошие, чего их трогать, и так – наперечет.

– Меланхолия вас одолела. Плохо. Милинко, кстати, пил?

– Рюмашку. Пригубит – и все.

– Это как – пригубит?

– А разве непонятно?

– Непонятно. Можно сделать глоток и передать другу, можно отставить рюмку, сделав глоток, а можно выпить рюмку маленькими глотками, не закусывая…

– Вот я про это и говорю.

– Маленькими глотками, без закуси? – уточнил Костенко.

Цыпкин хмуро улыбнулся:

– Без закуси, это точно.

– Так у нас редко пьют…

– А вообще-то – да, он пил водку странно, будто смаковал…