Духовная прародина славян - Михаил Серяков

Однако на этом внутренние семантические связи трех этапов развития самоназвания славян не заканчиваются. Интересно отметить, что все они оказываются связаны с триединством мысли-слова-дела, составлявшим основу должного и правильного индоевропейского образа жизни. С учетом того, что слава является результатом деяний, два последних самоназвания абсолютно точно соответствуют единству слова и дела. Соответствие мысли свободе на первый взгляд как будто не кажется очевидным, однако если принять во внимание тот принципиальный факт, что иметь собственные мысли, которые можно реализовывать в словах и делах, мог лишь свободный человек, в то время как за раба думал и решал его господин, а тот лишь являлся орудием его воли, определенное соответствие наблюдается и здесь. Таким образом, три последних самоназвания славян оказываются подчинены логике внутреннего развития одновременно на трех различных семантических уровнях. С одной стороны, славяне как светоносные внуки Дажьбога изначально никому не подвластны и наделены своим божественным прародителем словом и славой. С другой стороны, славяне представляют общность свободных людей, живущих среди своих, с которыми они общаются на родном языке, а из слова впоследствии рождается и слава. И, наконец, уже отмеченная последовательная реализация мысли, слова и дела. Насколько мы можем судить, первичным был мифологический принцип развития самоназвания славян, который впоследствии мог осмысляться и как следование должному образу жизни, основанному на триединстве мысли-слова-дела, и, наконец, этот принцип реализовывался вовне, на общественном уровне, как во взаимоотношениях с соплеменниками, так и с соседними народами. В свете нашей темы особое значение приобретает тот факт, что все эти последовательно вырастающие друг из друга этапы самопознания себя славянством оказываются не только логически связанными, но и объединены в единое целое идеей собственного солнечного происхождения.

Глава 20. Солнце: бог, царь, предок и славянское племя

Однако великий солнечный миф не просто констатировал происхождение славян от Дажьбога — в нем была заложена гораздо более глубокая идея. Следует отметить, что в средневековой Руси бытовало представление о боге как деде и, в более широкой форме, предке как таковом. Так, автор очередного поучения против язычества «Слово св. отец о посте устава церковного» влагал в уста христианского бога следующий монолог, обращенный к категорически не желающим придерживаться заповедей новой веры своим современникам: «А язъ твои бгъ. яже твой црь. яже твой прадѣдъ. яже твой дѣдъ. яже твой оць. яже твое племя. Чему мя не оумѣеши чтити и не боишися мене?»[704] Однако христианский бог был, согласно Библии, лишь царем, отцом небесным, но отнюдь не предком людей в собственном смысле этого слова, как это следует из слов автора поучения, и тем более никак не мог отождествляться с их племенем. Ветхозаветный бог творит человека из глины, но и он никак не может именоваться его прадедом, дедом и отцом. Подобное несоответствие данного фрагмента поучения с ортодоксальной христианской традицией заставляет нас предположить, что автор «Слова о посте» воспользовался собственно древнерусскими языческими представлениями, чтобы донести до своей паствы идею величия бога новой религии. Совмещение у этого бога функций царя и первопредка всего народа опять указывает нам на Дажьбога, единственного из языческих божеств, обладавшего этими качествами. Обращает на себя внимание, что солнечное божество, согласно данному поучению, оказывается одновременно не только прадедом, дедом и отцом, т. е. тремя поколениями предков, что соотносится с неоднократно фиксировавшейся троичностью дневного светила, но вместе с тем и самим племенем, т. е. народом во всей его совокупности. Не будем забывать, что, в отличие от жестко кодифицированных монотеистических религий, языческие мифы зачастую весьма подвижны и могут давать нам несколько вариантов одного и того же события или родословной.

О исключительной древности подобного восприятия бога свидетельствует и то, что похожий образ присутствует уже в проповеди Заратуштры, жившего, по оценкам современных ученых, на рубеже второго и первого тысячелетий до н. э. Обращаясь к своим последователям, иранский пророк в конце 45 йасны обещает им защиту со стороны почитаемого ими верховного бога Ахура Мазды:

Против дэвов и против смертных,Замысливших противное замыслить,И от других,кто правильно мыслят,Спаситель, дома хозяин по Вере Святой,Друг, брат или отец — Ахура Мазда[705].

Как видим, в этом фрагменте бог, по словам Заратуштры, оказывается Спасителем, хозяином дома, другом, братом или отцом. Образ грядущего Спасителя объясняется общей эсхатологической устремленностью учения создателя первой монотеистической религии. Что касается домохозяина, то это достаточно темный пассаж, поскольку давший указанный выше перевод И.М. Стеблин-Каменский в своих комментариях к указанному месту по-разному трактует его. Однако заключительная часть предложения сомнений не вызывает: бог в нем выступает как друг и брат, т. е. соплеменник, или как непосредственный предок — отец. Отсутствие в данном фрагменте образа бога-царя также легко объяснима: Заратуштра жил и проповедовал еще в ту эпоху, когда у иранцев еще не сложилось развитой государственности, и власть принадлежала племенным вождям, а не объединявшему их царю. Если в исходном тексте иранский пророк действительно имел в виду бога как хозяина дома, то он ассоциировал его с первичным носителем власти и авторитета в патриархальном догосударственном обществе. Кроме того, оттенок властности присутствует и в облике грядущего Спасителя, который, согласно зороастрийскому учению, должен был окончательно победить Зло и установить царство Добра и Истины на всей Земле. С учетом рассмотренных различий характеристики бога в проповеди Заратуштры и в древнерусском поучении против язычества более чем похожи. В обоих бог выступает не только как верховное существо, но одновременно как предок (определяемый как три поколения в древнерусском тексте и просто как отец в иранском), племя (с детализацией как друг и брат в йасне) и в качестве носителя власти (достаточно слабо выраженной в иранском тексте и отчетливо в древнерусском, что обусловлено их созданием в различные исторические эпохи), что говорит о происхождении данного необычного понимания божества из единого источника. В силу отсутствия других параллелей вряд ли можно говорить об общеиндоевропейском происхождении данного образа. Вместе с тем, поскольку проповедь Заратуштры не затронула кочевые ираноязычные племена, а у скифов, с которыми в историческую эпоху контактировали славяне, подобного восприятия божества не зафиксировано, следует датировать время возникновения подобного своеобразного восприятия бога эпохой славяно-индоиранских контактов в восточной половине начавшейся распадаться индоевропейской общности.

Возвращаясь к «Слову о посте», отметим, что нарисованная в нем картина, когда бог одновременно оказывается и прадедом, и дедом, и отцом, и самим народом, находит свое неожиданное соответствие в данных древнерусского языка. Рассказывая под 983 г. о смерти двух варягов-христиан, отца и сына, убитых киевлянами за насмешки над их богами, автор Лаврентьевской летописи использует один крайне любопытный оборот при описании с христианских позиций посмертной судьбы мучеников новой веры: «и си отѣника. приемше вѣненьць нбсныи състми мчнки и првдники»[706]. Ф.П. Филин, одним из первых обративший внимание на странное слово отѣника, отметил, что оно обозначает отца и сына вместе, как одно понятие. Тот факт, что данный случай является единственным примером его употребления во всей древнерусской литературе, свидетельствует о чрезвычайной архаичности этого термина. Обозначавшее одновременно «отца и сына» др. — русск. отѣника оказывается разительной этимологической параллелью зафиксированному в рассмотренном поучении против языческого представления о боге как прадеде, деде и отце одновременно. Два абсолютно не связанных друг с другом примера, один из сферы этимологии, а другой из сферы религиозной борьбы христианства с язычеством, красноречиво говорят о наличии обусловившего их единого мирочувствования, причем мирочувствования настолько древнего, что оно оказывалось непонятным не только в современное время, но и в эпоху средневековой Руси, когда данное слово окончательно выходит из употребления. Разобраться в сути этого мирочувствования и времени его возникновения нам поможет этимология русского слова отец. О.Н. Трубачев установил, что в основе слав, оtьсь лежит множественное значение «отцов», выведя следующую этимологическую цепочку: otьсь<att-iko-s<atta. Подчеркнув, что в старину каждый род знал своего предка, исследователь так обосновал странное на первый взгляд множественное значение интересующего нас термина: «Это можно объяснить тем, что при родовом строе каждый кровный родич по восходящей линии (т. е. реальный отец, дед, прадед) мог считаться отцом любого младшего кровного родича, т. е. реального сына, внука, правнука. Вернувшись к слав, otьсь и уже будучи знакомы с его этимологической структурой, мы можем придти к тому выводу, что первоначально члены рода употребляли термин otьcь как название ближайшего отца, который сам был в сущности «отцов» (att-iko-s), т. е. происходил от старшего, общего отца (слав. оtъ, и.-е. atta)»[707]. Таким образом, становится понятным как изначально множественное число у славянского отец, обозначавшего собой всю совокупность предков, так др. — русск. отѣника, объединявшего в единое целое отца и сына, а если брать в более широком контексте, предков и потомков в их неразрывном кровном единстве. Данное архаичное представление и основанное на нем мирочувствование могли возникнуть у наших далеких предков только при родовом строе, т. е. еще в первобытную эпоху, и становится анахронизмом уже в ХII веке, когда слово отѣника исчезает из оборота. Достаточно наглядно принцип отеника изображен на Збручском идоле, на котором и люди, и небесные боги в своей совокупности образуют единство в составе космического Первобога, которому и посвящен данный идол.