Вокзал Виктория - Анна Берсенева

Зимин вдруг быстро обнял Вику и прижал к себе.

– Тихо, – сказал он. Его дыхание коснулось ее виска. – Тише, тише. Не надо больше об этом думать. Успокойся. Ну-ка успокойся. Все не так, вот ты сама увидишь. Еще удивляться будешь: что это со мной было, что за наваждение? Оно кончится, милая.

Вика почувствовала, как дрожь, которая начала ее бить, когда она заговорила о глупости человеческой, стихает, стихает… Замирает совсем. И сама она замерла, прижавшись к груди Зимина. Потом подняла на него глаза.

– Все? – спросил он. – Успокоилась?

Она помотала головой. Ей не хотелось, чтобы он отпускал ее. Он засмеялся и сказал:

– Пойдем. Посидим у реки. Вон там лавочка, видишь?

И сколько шли они до реки, Вика думала, обнимет он ее еще раз или нет.

Лавочка стояла на высоком постаменте, на который надо было подниматься по ступенькам, как во дворец. Наверное, это было сделано для того, чтобы с лавочки видно было побольше Темзы. Сиял мост у Вестминстерского аббатства, светилась башня Биг-Бена, плясали на воде сияющие блики… Вика вдохнула поглубже и зажмурилась.

– Что ты? – спросил Зимин.

– Хорошо! – сказала она. – Я по реке очень соскучилась, по большой реке, как Кама. И вот она, большая река, и мне очень хорошо.

Зимин подал ей руку, чтобы подняться на постамент. Они сели на лавочку, и он обнял Вику за плечи. Она замерла, потом отстранилась, посмотрела ему в лицо.

– Что ты? – повторил он.

Большая сила соединяется с абсолютным доверием, вот что в его лице главное, наконец она поняла!

Вика знала цену силе – невысока была для нее эта цена, потому что сама по себе сила легко переходила в жестокость. И доверчивость легко переходила в глупость. Но соединение силы с доверием… Вика видела его впервые, и оно поразило ее.

Объяснить это Зимину она не смогла бы. Да и не хотелось ей сейчас ничего объяснять. Ей хотелось сидеть рядом с ним, и чтобы он обнимал ее, а руки чтобы лежали между его ладонями, хотя не может же он делать то и другое одновременно.

– Замерзла? – спросил Зимин. – Руки холодные.

У него ладони были горячие даже холодной осенней ночью. Это было необъяснимо.

– Я еще знаешь, что думаю? – сказала Вика.

И это тоже было ей необходимо – говорить с ним. Говорить с ним бесконечно и медленно, не путаясь лихорадочно в словах, не боясь отчаяния от того, что никому твои слова не нужны и просто никому не понятны.

– Что? – спросил он.

– Что, может быть, эти двое… Ну, на фотографии. Может, они что-нибудь ужасное натворили, и потому теперь все вот так… Со мной. Иначе я не могу объяснить, почему все у меня так происходит.

«Происходило», – тут же подумала она.

Сейчас ей казалось уже, что с ней происходит одно только счастье. Вот просто сплошное счастье, и больше ничего. Может, оно свалилось на нее так же незаслуженно, как прежде валились несчастья, но теперь она думала, что несчастий тех было много, и они были какие-то мелкие, а это счастье одно, и оно огромное.

– Не может такого быть, чтобы все натворили только что-то ужасное, – сказал Зимин. – Там, до тебя. Кто-нибудь что-нибудь хорошее да сделал. Это скажется.

– Все-таки кровь – большая сила…

– На всякую силу найдется противосила. Сила – это вообще не то, на чем стоит мир.

Вика хотела спросить: «А на чем стоит мир?»

Но ничего она спросить не успела. Зимин повернул ее к себе и поцеловал. Не поцеловал даже, а коснулся губами ее губ легко и осторожно, как будто спросил: так?

Так! – губами же, поцелуем ответила Вика.

Она чувствовала, что знает его столько, сколько знает себя, и не понимала, как же такое получилось – мгновенно, вдруг. Еще меньше она понимала, как все это будет дальше.

Но руки ее вздрагивали меж дорогих его ладоней, воздух осени и ночи врывался прямо в сердце, текла перед ними большая река, и мир стоял над этой рекою прочно, как… Да просто как лавочка на постаменте!