Царские забавы - Евгений Сухов

— Посидели молодые, потешили нас своим присутствием, а теперь им на покой пора. Для молодых ноченька всегда короткая.

— Спасибо, гости дорогие, что уважили своего государя, — поднялся из-за стола Иван Васильевич, — а теперь мы оставим вас.

И, взяв государыню под руку, Иван повел ее в Спальную палату.

Палата дышала благовониями. Она словно собрала с полей запах душицы и аромат ромашек, нектар васильков и горечь роз. Закружилась голова у Марии от крепкого духа, и она присела на край постели.

— Верно, государыня, с хорошим делом тянуть не стоит. А ты сымай с себя кокошник, теперь ты баба замужняя и волосья от мужиков подалее прятать будешь. А коса какая у тебя чудная! — восхищался государь. — Только из-за нее на тебе жениться можно, а ко всему остальному ты еще сама девица очень справная.

Повернула Мария свое круглое, подобно солнцу, лицо и отвечала:

— До исподнего, государь, платье сымать?

— Почему же до исподнего? — подивился Иван Васильевич. — Всю я тебя зреть желаю, сымай и исподнюю рубаху! Или, может быть, у тебя изъян какой тайный имеется? — подозрительным взглядом окинул государь девицу.

— Робею я, Иван Васильевич.

— А поначалу все так, — охотно соглашался государь, щурясь от предстоящего удовольствия, — даже титьки показывать боятся. А опосля ходят нагишом по комнате, как будто всю жизнь мужику голоту свою выставляли. Смелее, царица, а то ведь я нетерпелив… помочь могу!

Мария Долгорукая расстегнула шубку, помешкав малость, скинула ее с плеч, потом стянула через голову платье и осталась в одном исподнем, распаляя желание Ивана. Кого же она ему напомнила? Точно, повариху с Кормового двора. Та тоже была дородная и крепкая, как осенняя репка. И грусть о давно прошедшей молодости легкой дымкой пробежала по лицу государя. Не сыскать более такую!

Задержав взгляд на хмуром лице государя, Мария Долгорукая медленно стала стягивать через голову исподнюю рубаху. Сначала выглянули полные колени, потом показались покатые бедра, округлый живот, и через мгновение царица предстала перед государем вся.

— Хороша, — заключил Иван Васильевич. — Ну-ка, помоги мне рубаху снять. — Прохладные руки Маши коснулись горячей шеи государя, поползли по спине вниз, доставив Ивану блаженство. — Эко, у тебя как ладно получается. Ежели не знал бы тебя, мог бы подумать, что всю жизнь у мужиков рубахи стягивала. Ну-ка, почеши мне под лопаткой, так дерет, будто вша злая завелась… Ногтями не скреби, — пожелал Иван Васильевич, — ладошкой, да понежнее. Ох, хорошо! А теперь сапоги стягивай. Вот так… Ложись теперь на постелю, а я помолюсь малость.

И, проследив мрачноватым взором за тем, как Мария, шевеля огромным крупом, юркнула под покрывало, обратился взором к иконе.

— Господи, прости меня, грешного, за то, что не любил девок так, как следовало бы! Господи, прости меня за то, что не ценил любовь, срывая девичий цвет без надобности… Господи, сколько же плодов не завязалось! Теперь у меня все по-другому будет. Буду любить жену и нарожаю детишек. Оставлю блуд и сделаюсь степенным. Прими мои покаяния, господи!.. Ну и широка ты, Мария, — глянул на девицу Иван Васильевич, — как легла, так всю кровать накрыла. Ты бы мне хоть самый краешек оставила. — Царь опустился на постелю. — А теперь обними меня крепко, как сумеешь. Да не так, Мария, чтобы жарко мне сделалось!

Опытность девицы для Ивана Васильевича была откровением, Мария беззастенчиво лобызала его стареющее тело, ойкала только от одного прикосновения государевой ладони и так громко стонала в неге, что напоминала раненого отрока на бранном поле.

— Давно не девица? — спросил Иван Васильевич, когда сполна получил радость.

— Давно, государь, почитай, три года уже будет, — слукавила Мария.

— Приживалкой бы тебя держать, — вздохнул Иван Васильевич, — да не могу… в церкви обвенчаны. Кто же тот счастливец будет, что вперед государя до тебя добрался?

Мария Долгорукая была смущена.

— А ты его знаешь, Иван Васильевич.

— Не томи меня, Мария, говори, кто такой!

— Вспомни, кто нас венчал сегодня, государь.

— Ну? — непонимающе воззрился на девицу царь. — Отец Георгий, и что с того?

— Вот он меня и познал вперед тебя, Иван Васильевич.

Развеселился государь:

— Что же это такое получается? Куда ни глянешь, так всюду холопы вперед своего государя норовят забежать. Ладно, спи давай. Замаялся я за целый день, едва ноги до постели донес, — пожаловался Иван Васильевич и, повернувшись на другой бок, придвинул жену к самому краю.

Был самый канун Кузьминок, и во двор вспорхнул снегирь — первая примета наступающих холодов. Снегирь уселся на высокую рябину, которая острой вершиной дотянулась до крыши терема и посреди первого выпавшего снега казалась огненным столбом, взметнувшимся в небо. Клюнул снегирь сладкую гроздь и добрым вестником полетел в московскую округу.

Зимних гостей уже поджидали, а потому по всему московскому двору по государеву велению были развешаны кормушки. Особенно много птиц налетело на Козье болото, где мастеровые с Бронной слободы устроили для них настоящий пир — соорудили огромный настил из досок, засыпав его хлебными мякишами и салом.

Было отчего пировать — следующего дня встречали зимушку.

Первый подзимок пришелся на Настасею-овчарицу — остудил ночной мороз Москву-реку до звенящей наледи, а сырые придорожные комья превратились в грудень. Колымаги, разбивая колеса о неровную колючую твердь, спешили по дворам.

Впереди — долгие зимние посиделки по избам, где девицы устраивали пир-беседу, делясь между собой нехитрыми летними секретами и полюбовными тайнами.

Государь проснулся рано.

С трудом продрал глаза на темные окна. В эту пору утренний свет больше походил на вечерние сумерки, и, если бы не деловая перекличка караульщиков, можно было подумать о том, что он отдыхал до самого темна.

Шевельнувшись, Иван понял, что отлежал руку, и кровь мелкими иголочками разбежалась от плеча до ладони. Щекотала и ранила. Рядом, безмятежно задрав нос кверху, спала Мария. Сытное, сдобное тело было бесстыдно оголено, а шелковое одеяло бесформенным комом валялось на полу.

Государь несильно шлепнул жену по голому заду и проговорил:

— Пробуждайся, утро на дворе. Сегодня день у нас будет длинный.

И, набросив на широкие плечи нагольную шубу, пошел в сени.

День у царицы Марии начался с выхода в соборную церковь. Помолилась государыня, постояла перед образами на коленях и в сопровождении огромного числа мамок и боярынь пошла к выходу, спеша показать народу счастливое лицо.

— Матушка, ты личико прикрой, — подсказала Марии одна из верховных боярынь, — негоже государыне перед простым людом напоказ свою красу выставлять. Народ-то в своем большинстве завистливый. Как бы порчу не навели!

У крыльца государыню встречал народ. Первый выход царицы сопровождался щедрой милостыней, потому в передних рядах была давка. Нищие тузили друг друга нещадно, драли волосья, пускали в ход кулаки и клюки, а песнопение порой перекрывало яростное матюгание дерущихся. Вопли прекратились только тогда, когда дверь широко распахнулась и, скрываемая со всех сторон мамками и верхними боярынями, показалась царица Мария Ивановна.

Бухнулась на колени челядь, опасаясь даже случайным взором оскорбить лицо царской избранницы. А следом на склоненные шеи полетели багряная медь и белое серебро — в ноябрьское утро это напоминало крохотные куски радуги отзвеневшего лета.

Опустели мешки с монетами, растворилась в холоде радуга, будто привиделась.

Поддерживаемая мамками и боярышнями, царица забралась в каптан, и возничий, молодой и нахальный отрок с блудливыми глазами, раздвинул толпу громким окриком:

— Дорогу! Великая московская княгиня едет! Дорогу царице Марии Ивановне!

Лошадки бежали весело и уносили каптан к реке Сере, где государыню уже дожидался Иван Васильевич. Следом за Марией Ивановной в повозках и санях торопились боярыни и боярышни. А народ, еще издали завидев царицын каптан, встречал его поклонами.

Возничий остановился на высоком бугре, отсюда хорошо была видна река и собравшийся на отлогом берегу народ, который стекался со всех окрестностей, привлеченный приездом самого государя. Это место было заповедное, а потому все с нетерпением дожидались травли или соколиной охоты. Не унимаясь, гавкало на привязи три десятка псов, готовых по команде рвать все, что встретится на пути.

Иван Васильевич неторопливо шел по берегу, а следом за ним двое дюжих рынд несли любимый стул государя. Иногда царь останавливался, чтобы пнуть смерзшийся ком земли или посмотреть, как сонная Сера борется со стужей. Самая кромка реки уже была стиснута льдом, и ребятишки отчаянно бегали по хрупкому оскольчатому краю, хмелея от чувства опасности.