Ловец мелкого жемчуга - Анна Берсенева

– Мне кажется, – медленно и внятно произнесла она, – если люди решили жить вместе, то их касается, чем занят партнер, а если не касается, то они должны расстаться. И это я тебе тоже должна сказать.

Ули налила себе вина и с бокалом в руке ушла из кухни в комнату, включила телевизор. Она всегда смотрела новости подряд по трем каналам, чтобы, как она говорила, иметь более широкое представление о том, как сами русские оценивают все, что происходит в их стране.

Георгий остался сидеть за столом, не зная, что ему делать. Пойти за ней, уйти совсем? Идти за ней не хотелось, хотя он вообще был отходчив, а на Ули и невозможно было долго сердиться, потому что она всегда говорила то, что думала, и то, что она думала, чаще всего бывало справедливо. Уходить хотелось еще меньше: он чувствовал какую-то убогую мелочность в том, чтобы хлопать дверью из-за обычной ссоры, да и, честно говоря, не хотелось тащиться вечером через весь город в Чертаново, где он не был ни разу за эти три месяца.

А главное, ведь он любил ее, любил всякую, и вот такую тоже – сердитую, безжалостную к нему…

Ули сама вернулась в кухню, собрала со стола посуду, поставила в посудомоечную машину.

– Извини, Георг, если я говорила с тобой слишком раздраженно, – сказала она. – Конечно, нельзя… как это сказать… давать волю своему настроению, да. Но все-таки я сказала то, что я думаю.

– Я знаю, – кивнул он. – Было бы странно, если бы ты сказала то, что думаю я.

Последняя фраза вырвалась как-то сама собою, и, только произнеся ее, он подумал: «А ведь она и правда совсем не знает, что я думаю, что чувствую, и она в этом нисколько не виновата – я просто не могу ей объяснить… А кому могу? Себе – и то…»

– Завтра я улечу в Германию, – сказала Ули. – Самолет рано утром, поэтому я буду ложиться спать пораньше.

– Так неожиданно? – удивился Георгий. – Ты и собраться толком не успеешь.

– Мне не надо ничего собирать, – пожала плечами она. – В моей квартире в Кельне есть все, что мне необходимо. Да, эта командировка не планировалась, но она очень важна для нашего фонда, поэтому я обязательно полечу. И я хотела бы все-таки выспаться, – добавила она, – поэтому попрошу тебя ложиться не в спальной, а на диване. С тобой выспаться очень трудно.

Ули улыбнулась, словно смягчая резкость своей просьбы. А может быть, она улыбнулась просто так, даже наверняка просто так. Ее прямодушие было таким органичным, что ей и в голову не приходило, чтобы можно было обидеться, раз человек говорит то, что думает.

– Тебя проводить? – спросил Георгий.

– Нет, спасибо, я поеду сама. Встречать тоже не надо. Я оставлю машину на стоянке в Шереметьево и приеду из аэропорта на ней.

Лежа на диване, он долго смотрел, как гуляют по потолку тени от высоких лип, освещенных фонарями, вслушивался в какие-то осторожные звуки, то ли доносящиеся с улицы, то ли рождающиеся в стенах старого дома. Несмотря на близость шумного Нового Арбата, Николопесковский переулок был очень тихим.

«Здесь, наверное, и сто лет назад так же было, – думал Георгий. – Ну, почти так же. Может, слышно было, как Скрябин на рояле играл. Дом-то его напротив… О чем думаю, зачем!»

Конечно, это и раздражало в нем Ули, да и самого его это временами сердило – вот эта готовность думать об отвлеченных вещах именно в те моменты, когда надо было бы подумать о вещах внятных и практических. Хотя, нет, его-то это не раздражало нисколько, нечего было кривить душой перед самим собою.

За те два года, которые он занимался маклерской, то есть более чем практической деятельностью, Георгий успел узнать цену практическим вещам. Он понял их место в жизни – ну, может быть, не во всякой жизни… Но что за дело ему было до всякой жизни, если он понял их место в своей душе?

«Правду, наверное, Вадим говорил – в смысле, что я не маклером родился, – думал Георгий. – А кем тогда? Оператором? Да уж! Два года прожил – только метраж-херняж каждый день, и ничего, не застрелился же, не повесился. Так фиг ли тогда про призвание рассусоливать?»

Он думал все это вполне искренне, хотя и понимал, что его отношение к маклерской работе сильно отличается, например, от отношения к ней Федьки Казенава.

Георгий был благодарен Федору, как мало кому он был в своей жизни благодарен. Ясно же, что, если бы не Казенав, он никогда не нашел бы для себя такой работы, какая была у него теперь. В этой работе Георгий был сообразителен, настойчив, когда нужно, резок и, когда нужно, уступчив, но он прекрасно понимал: на ту дорожку, которая вела к маклерской деятельности, сам он не вышел бы никогда. Федька словно за руку его на нее привел, и какая теперь разница, о чем он думает, валяясь с книжкой на диване в свободное от основной работы время, – о том, как уломать занудную старуху Долгокуеву согласиться на однокомнатную в Бибирево, или о том, отчего возникает невидимая линия между реальностью и вымыслом? Он просто видел ее, эту линию, играющую, как свет в контражуре, как сияющий абрис Зининого лица на давней фотографии…

«Опять! – сердито подумал он. – Опять херня всякая в голову лезет! Конечно, как Ули не сердиться… Что это Федька не звонит? Неделю назад ведь Молоток обещал расплатиться, неужели кинул? Да ну, Федота не кинешь!»

Они с Казенавом два с лишним месяца занимались расселением большой коммуналки в Кривоколенном переулке. Федька нашел клиента сам, но попросил Георгия поработать на этот раз на пару и на равных долях.

– Срочно надо сделать, Рыжий, – объяснил он. – Так срочно, что просто караул. Одному мне с такой хатой полгода мудохаться пришлось бы, да и с вариантами у меня сейчас голяк, а браток прям влюбился в нее. Ей-богу, с первого взгляда, как в бабу. Ночью звонит, спрашивает, когда вселяться можно будет, любые деньги обещает за срочность. Ну, бухой звонит, правда, у трезвого любые бабки на хапок не возьмешь. Но вообще-то у них, у бандюков, душа широкая – в том смысле, чтоб себя, любимого, порадовать. И понты гнуть они любят, так что мы внакладе по-любому не останемся. Только ты уж не жмись, Жорик, выложи вариантики, а? Восемь семей расселить, это ж тебе не хрен собачий. Эх, Рыжий! – Казенав даже жмурился, словно предвкушая будущую их прекрасную жизнь. – Как заведем мы с тобой когда-нибудь настоящую риелторскую контору, да как найдем инвесторов нормальных, забугорных, да как отгрохаем доходный домик где-нибудь на Патриках, да начнем в нем квартирки продавать – вот когда мы с тобой по-настоящему приподнимемся-то! Чего ржешь? – обижался он. – Я, по-твоему, барышня в розовых очках, жизни не знаю? Вот увидишь, лет через пять все у нас будет. Дом построим в стиле модерн, типа как этот, скрябинский в Николопесковском, назовем «Патриарх» и по всей Москве рекламные щиты развесим – мол, покупайте хаты, живите богато.