Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка дала мне рубль. Маленький, раза в три меньше бывшего. Узкий, длинный, цвета мутного, немытого медного таза.
– Вот тебе на кино, на мороженое, на халву, лимонад, семечки, двухлитровую банку томатного. А на остаток завтра сходишь на карусель с дружками.
– И что, мне рубля хватит? – я оторопел и, похоже, лицо моё поглупело основательно.
Бабушка моя вообще была весёлая, ироничная и неунывающая никогда. Ну, поэтому и засмеялась громко, хлопая в ладоши.
– Вишь ты, какой подарок народу подарили! На рубль неделю жить можно теперь. Если есть хлеб и запивать молоком. Ладно, поживем-поглядим, куда дунуло тёпленьким – на нас или наоборот. Иди, давай. На семь часов в клуб успеешь.
Я побежал, как на соревновании. Шустро. Было уже без десяти семь. Добежал за пять минут и сунул в маленькое окно кассы свой усечённый со всех сторон рубль.
– Один детский!
Токая женская рука в полукруглую дырку стекла кассы вытолкнула билет и горсть монет. На билете была напечатана цена – один рубль. Ручкой её перечеркнули и написали рядом: десять коп. Девяносто копеек я ссыпал в карман и он стал тяжелым.
– А кино какое идет? – я так заинтересовался экспериментом с новыми деньгами, что даже неважно было, что смотреть придется.
– Хорошее кино. Про оборону Ленинграда. «Балтийское небо», – крикнула кассирша. – Беги, третий звонок уже. На журнал опоздаешь.
Но я успел. Журнал был «Наука и техника». Понравился. И кино понравилось. Про войну мне все фильмы были по душе. Потому, что из них я узнавал, как и из каких мук складывалась наша победа.
После фильма я медленно шел домой и по дороге удивлялся тому, что посмотрел кино за десять копеек всего, а девяносто оставшихся – это ж целый капитал. Или девять раз ещё в клуб сходить, или с пацанами завтра повеселиться на полную. С мороженым! Зимой, что всегда было кустанайской традицией и особенностью. Никакой холод не в силах был заставить городских подростков, да и многих взрослых, не есть мороженое. Ещё купим завтра с Носом и Жердью, а, может, и Жук пойдет с нами, двадцать пирожков с ливером. Они теперь должны стоить в десять раз меньше – всего четыре копейки штука. Четыре копейки – целый пирожок, вкусный до одурения, ароматный, всегда горячий. Продавщицы доставали их из большого темно-зеленого цилиндрического бачка, который стоял перед ними на обычной табуретке. Я прикинул, что ещё мы сможем набрать всего на девяносто копеек. Получалось просто очень много. Да если ещё у Носа или Жука будут копейки, так мы и карусели обойдем все три. Они в кустанайском парке и зимой крутились, и лимонада с конфетами употребим от пуза. От всей души.
Выходило так, что отец мой умный в этот раз ошибся. Вот же я на десяточек всего-то в кино сходил. И на завтра денег – завались. Да, погорячился батя. Зря государство наше ругал с недоверием. А оно вон какой благородный и щедрый поступок совершило. Вон как простым людям уважение выказало. Значит, будет коммунизм. Чего государству врать народу? Да на фига ему это нужно вообще?
Я успокоился сам и решил, что отец тоже сам попробует жить широко и раздольно за гроши мелкие, и сам поймет, что ошибся. И тоже станет жить и радоваться, что светлое будущее с нового года после такого подарка от правительства уже почти пришло. А и не пришло пока, то скоро прибежит.
Куда оно денется при такой любви народа к великому Ленину, и любви Ленина, который и в мавзолее – живее всех живых, к нам, к советским людям, которые идут строго по указанному им пути? Никуда не денется. Так и объясню отцу. Он умный. Он поймет и перед государством мысленно извинится за неправильное недоверие. Мне было хорошо и радостно. Впрочем, как всегда. Жить мне нравилось. А с новыми волшебными деньгами – вдвойне!
Глава восемнадцатая
Тянет, но я больше не буду писать о реформе 1961 года, которую тогдашняя советская власть так и струсило реформой назвать.
Нет, не могу удержаться.
Одно только скажу – батя мой, когда предположил, что всё это броское и фундаментальное реформенное дело нам, народу, боком выскочит и к краху приведет, вот он тогда крах и накаркал. А может, и не он, конечно. Может, так задумано было. А, скорее всего, задумано было с энтузиазмом и надеждами на процветание государства, но злые ветры, как всегда случалось с нашей большой страной, подули не туда. Поперек щерсти. Отец тогда мрачное будущее наше вычислил после въедливых расчетов в редакции со всем коллективом.
Приглашали на пресс-конференцию и какого-то валета козырного из экономического отдела обкома КПСС. Вот после этой посиделки с чаем, печеньем и шоколадными конфетами батя пришел злой и молчаливый. Мама с бабушкой его накормили ужином, но сами разговор не затевали. Ждали. Ну, отец поел крепенько, на душе у него отлегло временно и он спокойно объяснил, почему вот эта прекрасная послевоенная жизнь начнет прокисать, как молоко в тепле, уже через пару лет.
Повторить, то, что он тогда говорил, я попросил его аж в 2000 году, когда мне уже самому перевалило за полтинник. Потому, что того, первого объяснения запомнить не мог в силу отсутствия взрослого ума. Вот как батя объяснил предвидение:
«Дело в том, что тогда, в шестьдесят первом, мало кто знал, что настоящая трагедия произошла с золотым содержанием рубля, не смотря на то, что он стал на десять копеек дороже доллара. А золотое содержание, собственно, и составляет ценность самой рублёвой бумажки. Так вот, вместо того, чтобы соответствовать двум с хвостиком грамма золота, рубль потянул всего на ноль целых, девять десятых грамма . В общем – обесценился рубль вдвое.
Потому и образовался в среднем более чем двукратный рост цен. А многое подорожало и в десять, и в сто раз.
Вот это и были предвестники ухудшения жизни замечательной, к которой все привыкли как Великому советскому дару народу. Примеры, чтоб понятнее было, самые простые: если пучок зелени до реформы стоил пять копеек, то и после его продавали за те же пять, но теперь уже новых. То же было и со спичками. Если раньше коробок стоил семь копеек старыми, то теперь он стал стоить одну копейку новыми. Намного дороже стали и телефонные звонки по уличному телефону-автомату: две новых копейки вместо 15 копеек старых. Но больше всего государство наварилось на газводе: цена стакана газированной воды
