Кони - Сергей Александрович Высоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующее утро он заехал к матери на чай. Поговорили о погоде и грязных московских улицах, становившихся непроходимыми после дождя. Ирина Семеновна учила сына новым пасьянсам — последние годы раскладывать пасьянсы стало ее любимым занятием. К обеду Анатолий Федорович отправился на Пироговку. Посмотреть памятник доктору Гаазу. Когда он вернулся, матери уже не было в живых.
«Когда умирают наши старики, умирает живое воспоминание о нашем детстве», — с горечью думал Кони, снова занимаясь печальными похоронными делами.
К старости Ирина Семеновна стала очень богомольной. Анатолий Федорович знал, что ходила она к обедне в церковь Георгия на всполье, возле старого университета. Туда и послал Кони «одного из тех добрых людей, которые умеют быть незаметными в общественной жизни, но вдруг всплывают со своими бескорыстными услугами в минуты горя и несчастья».
Священник с грубым и бездушным лицом заявил, что хоронить на третий день не станет:
— А может, покойница и в бога не верила? — подозрительно спросил он Кони. — Я в своей церкви ее не видел.
Невысокий, очень скромно одетый сын усопшей но вызывал у него особого доверия. Да еще фамилия…
— Я обращусь в другую церковь! — сказал Кони.
— Не имеют права!
— К митрополиту.
— Так митрополит всякого и послушает! — вскричал он вызывающим голосом.
Вот тут впервые в жизни помог Победоносцев. Нет, не сам Константин Петрович! Одно упоминание его фамилии.
Попросив читальщика выйти, Анатолий Федорович подошел вплотную к священнику и, едва сдерживая злость, отчеканил:
— Я сенатор и тайный советник и не поеду к митрополиту, а сейчас телеграфирую Победоносцеву, и он прикажет твоему митрополиту приказать тебе исполнить мое законное требование. Понял ты меня? А теперь пошел вон!
Слова произвели магическое действие. Поп не обиделся, но засуетился…
На похоронах Ирины Семеновны собралось много народу. Пришел даже целый детский приют, в котором она тайно от всех воспитывала двух сирот. Пришло много бедняков, почти нищих, и только теперь понял Анатолий Федорович, «отчего старушка иногда, к моему удивлению, черезчур часто нуждалась в деньгах и не умела сохранить ни одного ценного подарка». Приехал на кладбище и исполняющий обязанности московского генерал-губернатора, командующий войсками генерал-адъютант Апостол Спиридонович Костанда. Это последнее обстоятельство, очевидно, совсем доконало священника — на следующий день утром «он пришел во всем облачении, с орденами и, низко кланяясь, просил не губить, так как Победоносцеву достаточно рассказать про первую встречу, и он, священник, пропал».
Кони уже остыл, да и не собирался жаловаться Константину Петровичу. Только подумал с сожалением о том, как глубоко сидит в людях раб, рабское. И виноваты в этом — даже больше тех, кто насаждает рабство, — те, кто терпит в себе «просвещенного» раба и даже радуется доказать свое рабство хозяину. Поскорее, чем это сделают другие рабы…
В тот же день вечером, 26 сентября, он уехал к умирающему брату в Самару, от жены которого получил телеграмму: «Сказать о смерти мужу не решаюсь, приезжайте проститься с ним».
До Нижнего Анатолий Федорович ехал поездом, а потом пароходом. Унылыми показались ему осенние берега Волги. Из Заволжья медленно наползали низкие мохнатые тучи, временами река темнела и вскипала от дождя. Проплывали мимо спускавшиеся к самой воде деревни. Пароход на время словно погружался в чужую размеренную жизнь — слышно было, как переговаривались на мостках бабы, полощущие белье, громко плакал обиженный кем-то босоногий мальчик, словно заведенный, без устали горланил петух.
Кони рассеянно смотрел на берег. Он никак не мог прийти в себя после смерти матери. Все думал о том, что недостаточно заботился о ней, редко навещал. «Иметь двоих детей и провести последние годы в одиночестве! — «эта мысль угнетала его. Ему казалось, что он был слишком суров с нею, держал ее на расстоянии от того, чем жил сам. От своей службы, от своих радостей и забот. Он с каким-то даже наслаждением выискивал в себе недостатки и тут же осаживал себя, повторяя: «Поздно, слишком поздно».
«Я слишком отдавался всю жизнь общественной деятельности, принося ей часто в жертву не только личные интересы, но даже и личное чувство, а сердце все-таки жаждало заботливой любви к кому-нибудь, кому я нужен и чью жизнь я могу смягчить и скрасить. После одного горького и неудачного в этом отношении опыта, причинившего мне незабываемые страдания, я сосредоточил свою потребность любви на моей старушке», — писал Анатолий Федорович позже.
Но в том сентябре он считал, что никакого снисхождения не заслуживает, и довел себя до крайнего нервного состояния. По возвращении из Самары в Петербург ему даже пришлось обращаться за советом к знаменитому психиатру Балинскому. Балинский провел с Анатолием Федоровичем целый вечер и посоветовал — как когда-то добрый чех Лямбль! — поехать за границу, искать новых впечатлений.
— Со мной это тоже было, — сказал Балинский.
Похоронив мать на Ваганьковском кладбище, Кони купил кусок земли рядом с могилою Ирины Семеновны. Для себя… Однажды, заполняя за границей в отеле карточку гостя, он написал в графе «занятия» — землевладелец, поместье — Ваганьково.
В Самаре его ждали новые огорчения — брат угасал. Потухшие глаза, желтое, страдальческое лицо, обрамленное длинною седою бородой. Анатолий Федорович понял, что это их последнее свидание.
Лишение всех прав состояния и ссылка в Сибирь… Поселение в Самаре… Дорогой ценой заплатил Евгений за свое легкомыслие. В трудные времена старший брат не оставил его без поддержки. Даже сам перевод из Сибири в Самару произошел не без его участия — к прошению Евгения Анатолий Федорович приложил свое письмо. Правда, на первое прошение ответ пришел отрицательный: «…означенная просьба Министерством Юстиции оставлена без последствий». И только
