Царствование императора Николая II - Сергей Ольденбург

Дума была несколько смущена отказом в приеме президиума, хотя и признала, что «форма (передачи адреса) имеет бесконечно малое значение». На митингах социалисты отмечали со злорадством: «На пощечину кадеты отвечают молчанием».

Правительство, действовавшее во время Первой думы, было, по мысли государя, кабинетом переходного времени. И. Л. Горемыкин был умный и глубоко лояльный чиновник, точно выполняющий инструкции государя. Среди других министров имелись старые сотрудники государя (В. Н. Коковцов, А. С. Стишинский, И. Г. Щегловитов, князь А. А. Ширинский-Шихматов, занявший теперь пост обер-прокурора); было также и два «новых человека»: министр внутренних дел П. А. Столыпин и министр иностранных дел А. П. Извольский (бывший посланник в Дании). Выбор Горемыкина государь объяснял В. Н. Коковцову так: «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие уступки во вред моей власти». Совершенно безосновательно Горемыкина (который был одних лет хотя бы с И. И. Петрункевичем) изображали дряхлым стариком; этому, может быть, способствовало то, что на заседаниях Государственной думы он едва ли не демонстративно дремал под гул речей.

Министерство выступило 13 мая с декларацией в Думе. Обещая «полное содействие при разработке всех вопросов, не выходящих за пределы прав Думы», Совет министров указал, что разрешение земельного вопроса на предположенных Думой основаниях «безусловно недопустимо». Насчет «ответственного министерства» и упразднения Госсовета указывалось, что эти вопросы не могут ставиться по почину Государственной думы; что касается амнистии, то она относится к прерогативам монарха; но «Совет министров со своей стороны считает, что благу страны не отвечало бы, в настоящее смутное время, помилование преступников, участвовавших в убийствах, грабежах и насилиях».

Дума резко реагировала на эту декларацию; В. Д. Набоков закончил свою речь словами: «Мы должны заявить, что не допустим такого правительства, которое намеревается быть не исполнителем воли народного представительства, а критиком и отрицателем этой воли. Выход может быть только один: власть исполнительная да покорится власти законодательной!»

Дума приняла «формулу недоверия» (всеми голосами против 11). Министрам с этого дня стали кричать «В отставку!» при каждом их выступлении. Министерство, оставаясь на почве основных законов, никак не реагировало на этот «жест».

Борьба между Думой и правительством сосредоточилась вокруг земельной реформы и проблемы смертной казни (ставшей на очередь, когда выяснилось, что амнистии не будет).

Дума вносила запросы по поводу всех смертных приговоров, выносившихся тем или иным судом, и требовала приостановки их исполнения. Правительство, опираясь на статьи закона, указывало, что никакого правонарушения нет, – а Дума имеет право надзора только за закономерностью действий власти. Дума внесла законопроект об отмене смертной казни; правительство воспользовалось своим правом потребовать месячный срок для определения своего отношения.

Вопрос о казнях и убийствах стал резко партийным: 14 мая в Севастополе на Соборной площади была брошена бомба, разорвавшая на куски восемь человек, в том числе двоих детей, и переранившая несколько десятков (это было неудавшееся покушение на севастопольского коменданта генерала Неплюева). В Думе об этом заговорили – только для того, чтобы заступиться за бомбистов («уже, созван военный суд… нам необходимо предотвратить пролитие крови» (!), – говорил один депутат). А левая печать спокойно заявляла: «Когда остынут первые впечатления, и сами раненые, и близкие погибших поймут, что они явились жертвой случая, что не против них был направлен удар».[119]

При таком отношении к убийствам вопрос об отмене смертной казни утрачивал принципиальный гуманитарный характер и превращался – во всяком случае, в глазах государя – в попытку избавить преступников от последствий совершенных ими преступлений.

В земельном вопросе, особо волновавшем крестьян, конституционные демократы выдвинули проект принудительного отчуждения земель, сдаваемых в аренду, а в меру земельной нужды – также и остальных частновладельческих земель, превышающих «трудовую норму». В то же время трудовики предлагали отчуждение – и притом безвозмездное – всех частновладельческих земель. От правительства с обстоятельными речами выступили 19 мая главноуправляющий земледелием А. С. Стишинский и товарищ министра внутренних дел И. В. Гурко. Речь последнего, блестящая и по форме, и по содержанию, произвела на крестьян известное впечатление: Гурко указывал, что даже при отчуждении всех помещичьих земель получилась бы незначительная прирезка (около десятины на душу), тогда как исчезли бы сторонние заработки, и критиковал думские проекты, обращая внимание на то, что земельное «поравнение» может коснуться не только помещиков, но и более зажиточных крестьян. Думский специалист по аграрному вопросу М. Я. Герценштейн мог на это только ответить ссылками на аграрные волнения («Или вам мало майской иллюминации, которая унесла в Саратовской губернии 150 усадеб?») и под конец заявил: «Народ разберет, где землею пахнет и где ее не дают». С большой и яркой речью против принудительного отчуждения и общинного владения выступил Н. Н. Львов, вышедший на этом вопросе из Конституционно-демократической партии.

Новым поводом для нападок на власть послужили события 1–2 июня в Белостоке. В этом городе, где большинство населения еврейское, с особою силой свирепствовал террор: убийств, покушений, взрывов бомб было несколько десятков за первые пять месяцев 1906 г. 1 июня было сделано несколько выстрелов в католическую процессию. Тогда начался погром еврейских домов, причем за два дня евреев было убито 75 и ранено 84, христиан – убито 7 и ранено 18. Войска, вызванные для восстановления порядка, несколько раз вступали в перестрелку с еврейской самообороной, и это навлекло на них обвинение в соучастии.

Государственная дума отправила в Белосток трех своих членов для расследования погрома на месте. Эти депутаты допрашивали почти только потерпевших евреев и вернулись с докладом, чрезвычайно односторонним и пристрастным. Они доказывали по старому трафарету, что погром был организован правительством! Во время прений по этому вопросу произошел инцидент: депутат Якубзон сказал, что солдаты боялись идти на те улицы, где стреляла еврейская самооборона, так как «русские войска научились бегать от выстрелов – русско-японская война оказала на них плохое влияние». Протесты всей правой и умеренной печати, вызов на дуэль со стороны молодого офицера (пор. Смирнского), резкая отповедь депутатов Стаховича и Способного побудили Якубзона истолковать затем свои слова по-новому: солдаты не шли – потому что не хотели стрелять в народ…

Невозбранные нападки на министров и крики «В отставку!» отражались на престиже власти. «Русский вестник» иронически писал о «кротости, непротивлении и смирении кабинета г. Горемыкина». Стали учащаться случаи волнений в войсках – даже в Красносельском лагере, в первом батальоне Преображенского полка. В деревнях возобновлялось аграрное движение. Открытый конфликт между Думой и правительством создавал опасное «шатание умов»; многие начинали сомневаться в том, где же истинная власть. Не слабел и революционный террор.[120]

Государственный совет, который должен был служить опорой власти, держал себя пассивно, выжидательно. Когда Дума, желая показать недоверие к правительству, сократила кредит на оказание помощи голодающим с 50 миллионов до 15 миллионов рублей, Госсовет, вопреки настояниям министра финансов В. Н. Коковцова, принял думскую цифру ассигнования. (Это был первый и единственный проект, прошедший при Первой думе все законодательные инстанции.)

Заседавший в конце мая дворянский съезд также избегал нападок на Думу; в нем преобладали умеренные. Он принял адрес государю с указанием на необходимость насаждения частной собственности в деревне и избрал Совет объединенного дворянства, получивший впоследствии большую известность.

Во второй половине июня возникли упорные слухи о возможности думского министерства. Государь едва ли сам когда-либо соглашался на такой шаг – его отношение к этой Думе было достаточно определенным, – но он не препятствовал близким к нему лицам, в том числе Д. Ф. Трепову, производить «глубокую разведку в неприятельском лагере».

Д. Ф. Трепов не только вел переговоры с кадетскими лидерами; он открыто высказал свое мнение в иностранной печати. 24 июня (7 июля) в английских газетах появилась беседа дворцового коменданта с корреспондентом агентства Рейтер. Д. Ф. Трепов прямо говорил, что министерство Горемыкина не справляется с положением: «Союз думского центра и трудовиков будет разорван только тогда, когда центр будет призван к власти. Поэтому я считаю весьма желательным, чтобы новое министерство было образовано из членов думского центра». – «То есть кадетов?» – спросил корреспондент. «Да, кадетов, ибо они – сильнейшая партия в Думе. Ни коалиционное министерство, ни министерство, взятое вне Думы, не дадут стране успокоения…» В Англии, как отмечало агентство СПА, эти заявления встретили всеобщее одобрение.