Семиозис - Сью Бёрк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она посмотрела на пишущие принадлежности с подозрением. Кисть она взяла, как незнакомый инструмент, примеряясь к тому, как держать ее четырьмя пальцами – два маленькие и противопоставленные, два прямые, но с суставами, как у человека. По наружной стороне ее пальцев шла жесткая полоса плоти, вроде как ноготь. Продольные кутикулы в некоторых местах были смещены и покрыты свежими струпьями. Она начала писать медленно, и буквы получались неровными, как будто ей никогда особо не приходилось писать.
«Вы украсть мы вещи». Перевод: мы забрали все их имущество. И правда.
– Напиши вот что, – сказала я Бартоломью: он мог писать быстрее и лучше меня. – Мы их себе не оставим. Вы знаете, что нам нужна дружба, а не война. Мы можем поделиться городом.
Она прочитала написанное, что-то проворчала, а потом устроилась на скамье, поджав под себя ноги, – села. Работник уселся на полу рядом с ней – очень близко.
«Может вы не нуждаться-вы друг», – написала она.
Готова спорить, что слово «друг» она написала с презрением.
Стивленд ответил: «Да, мы не нуждаться. Не нуждаться есть искусство. Наше искусство есть мы дружить с вы». Это была игра слов, потому что «искусство» и «нуждаться» писались почти одинаково. Бартоломью указал на ствол Стивленда. Курчавая посмотрела и сказала что-то вроде «Иип!» Она кивнула и повернула голову вбок. В горле у нее скрежетнули зубы. Работник придвинулся к ней поближе.
Он продолжил на стекловском: «Я быть Стивленд. Твои предки меня знать. Я рад возможно к ты обращаться». Перевод: «Как тебя зовут?»
Она указала на него и посмотрела на меня. Начала что-то говорить, но остановилась.
Я кивнула.
– Стивленд, – сказала я, сопровождая слова жестами. – Люсиль. Бартоломью.
Я указала на нее. Она произнесла нечто вроде «Видеть-Ты». По крайней мере, я повторила именно это.
«Вы разум выбрали делить-мы город, – написал Стивленд. – Вы болеть. Твои сестры быть-они слепы. Ваши дети дрожать от голод один. Мы вы кормить. Делать вы здоровые».
Она фыркнула. Тонкими, покрытыми болячками пальцами она обмакнула кисть в краску и начала писать – кажется, слово «мы», – но зачеркнула его и написала медленно, с трудом построив слово «рабы».
Я взяла кисть и написала: «Нет. Никогда рабы». Но почему?
Я посмотрела на Бартоломью.
– Объясни ей закон.
– Наши записи, – Бартоломью писал на стекловском и вслух повторял на мирянском, – требуют делать равенство. Никаких рабов. Хочешь читать наши книги? – Он встал и забрал оригинальную копию нашей Конституции со стола, где она лежала под стеклом, и положил перед ней. – Я могу тебе перевести.
Она подалась вперед, чтобы лучше видеть.
Най вошел с подносом. Я этого не ожидала. На подносе была масса еды.
«Тепло и солнечный свет, Най, – сказал Стивленд на стекловском. – Я просить Най нести мы еду».
«Вы вернуть мы оружие», – написала она, вроде как не замечая Ная.
Я задумалась над объяснением, но Стивленд меня опередил:
«Оружие быть они с равенство, поймите, потому что мы также верим в осторожность, а вы пытаться мы убивать».
«Мы. Ты быть растение», – написала она и произнесла это вслух. Кажется, я поняла как скрежещет «быть».
«Я быть равный», – заявил Стивленд.
Она снова фыркнула. Най выставил на стол радужные плоды, ореховую пасту, мясо, запеченные овощи и краснопсовый чай. В краснопсовом чае много витамина С.
Я показала пример: я не завтракала и проголодалась. Она немного помедлила, но вскоре уже аккуратно лакала чай из мисочки. Най сел рядом с работником и с улыбкой подал ему тарелку с овощами. У него по глазам шли сероватые полосы, на внутренней стороне локтей не было меха и горели красные растрескавшиеся шрамы. Когти у него были маленькие и загнутые, словно ногти, отрастающие после удара. Я пояснила Наю, что это значит.
Он смотрел в пол так долго, что Видеть-Ты это заметила. Наконец он снова посмотрел на работника.
– Стивленд, скажи, чем их кормить, и я приготовлю это.
«Спроси у них, что они хотят есть, а я помогу тебе сделать эту еду полезной. Они будут есть больше, если предложить им еду, которую они считают желанной».
Бартоломью отставил свою тарелку, взял грифельную доску и передал Видеть-Ты вопросы Ная. Слаще? Соленее? Жареного лука? Мяса? Что любят дети стекловаров? Похоже, эти вопросы вызвали у нее раздражение.
«Хотим-мы одежда».
– Эй! – сказала я. – Мы ждали, когда вы ее попросите. – Я встала, открыла комод, стоявший у стены, и вытащила оттуда накидки. – Хватай свою.
Вместо этого она взяла блюдо с запеченным оленьим крабом, принюхалась – и уставилась на нее. Я запоздало поняла, что по краю шли стекловские слова, означающие разную еду. Она сказала что-то, очень негромко. Воздух запах чуть слаще. Какое-то запаховое слово?
Она взялась за стило: «Возможно мы не все согласны мы».
– Непростая грамматика, – отметил Бартоломью. – Она сказала: «Возможно, среди нас всех нет согласия». То есть царицы, как всегда, начнут спорить. И это создает интересную ситуацию. Или, наверное, ярче освещает уже существующую. Мы видели, что они дерутся друг с другом. Надо ли нам относиться ко всем одинаково? Или нам стоит разделять и властвовать?
– Скажи ей, что согласные получат не только одежду и еду, но и укрытие. – Бартоломью выразительно поднял брови. – Ну я же обещала агрессивность, так? И я говорила серьезно. Сотрудничайте – и получите дом. Посмотри на дождь. – Я подняла накидку. – Это твоя, Видеть-Ты? Ккак? Дом, накидка, укрытие, еда! Мы даже работать вам разрешим. Да? Тсии! Вот, держи.
Я подошла к ней, стараясь делать вид, что оказываю большую честь (и так оно и было), и набросила на нее ее серовато-зеленую накидку.
Решающий момент.
Бартоломью начал что-то писать.
«Я желать-мы дом», – ответила она, не дав ему даже закончить.
Вбежала мокрая Сосна:
– Я слышала, она говорит!
Я решила сделать вид, будто она будет довольна новой агрессивной дружбой, хотя, скорее всего, это было не так. Она бросила дождевик на вешалку у двери, прошествовала с видом фипп-мастера, утверждающего свой статус, и начала читать через мое плечо.
«Определить «мы» возможно», – написал Бартоломью.
«Мы значить мы-семья».
– Сколько? – тут же вопросила Сосна.
Я собиралась задать тот же вопрос, но без такой встревоженности, а Бартоломью уже писал его – без всякой встревоженности.
«Три основных, четыре работника, двое детей. Они с вы не драться».
– Почему? – проорала
