Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков

А дальше Сталин заговорил совершенно о другом. Только четыре раза, да еще лишь поначалу, упомянув «военно-политический заговор», упорно, одиннадцать раз возвращался в докладе к «Кремлевскому заговору», правда, не называя его так. Но то, что речь шла именно о нем, подтверждало все — и фамилии «заговорщиков», и предполагавшиеся ими действия. Заговор «они организуют через Енукидзе, через Горбачева, Егорова, который тогда был начальником Школы (имени) ВЦИК, а Школа стояла в Кремле, Петерсона. Им говорят — организуйте группу, которая должна арестовать правительство…» Потом Сталин повторит то же еще семь (!) раз: «хотят арестовать правительство в Кремле»; они полагали, что «Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ — Корк и Горбачев — тоже у нас… И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело решенное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят московский гарнизон и всякая такая штука, а ты останешься на мели. Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: «Это дело реальное»; «они хотели захватить Кремль… хотели обмануть Школу (имени) ВЦИК…»[517].

Так перед участниками расширенного заседания Военного совета возникла более чем реальная картина подготовленного, но так и не состоявшегося государственного переворота. Заговора, который возглавлял Енукидзе (его имя Сталин упомянул десять раз, в то время как Тухачевского — одиннадцать) и почему-то еще Карахан, находившийся в то время в Турции, и Рудзутак. Заговор, в котором самое активное участие принимали комендант Кремля Петерсон, Егоров — как начальник Школы имени ВЦИК, являвшейся кремлевским гарнизоном, командующий войсками Московского военного округа Корк и его заместитель Горбачев. Тем самым вольно или невольно Сталин поведал, хотя и предельно схематично, то, во что можно было поверить. Рассказал не о некоем выглядевшим слишком уж фантастическим, только что раскрытом «чекистами» «военно-политическом заговоре», а о явно старом, «кремлевском». Еще 1935 г., что любой слушавший Сталина мог легко вычислить по должностям упоминавшихся лиц.

По сравнению с целью, которую ставили Енукидзе и Рудзутак, Петерсон и Егоров, Корк и Горбачев, то, в чем обвиняли высший комсостав, казалось теперь просто пустяком. Ведь они «всего лишь» изменили родине, выдавали врагу важные военные сведения. Следовательно, являлись заурядными шпионами, не больше: «Уборевич, особенно Якир, Тухачевский занимались систематической информацией немецкого генерального штаба»; «Якир систематически информировал немецкий штаб»; Тухачевский «оперативный план наш, оперативный план — наше святое святых, передал немецкому рейхсверу».

Никак не соотносилось с понятием «заговор», да еще и «военно-политический», характеристика тех, кого Сталин также причислил к шестерым руководителям по военной линии:

«Агитацию ведет Гамарник. Видите ли, если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он поступил бы так, потому что я бы на его месте, будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя»[518].

И уж совсем нелепыми, даже смехотворными выглядели обвинения тех, кого лишь мимоходом упомянул Сталин в своей речи. Абашидзе, начальник автобронетанковых войск одного из корпусов, — князь, «пьяница, бьет красноармейцев». Командарм 2 ранга И.А. Халепский, нарком связи СССР, до апреля 1937 г. начальник автобронетанкового управления РККА — «пьяница, нехороший человек». Комкор И.С. Кутяков, командир 2-го стрелкового корпуса Московского военного округа, с 1936 г. заместитель командующего войсками Приволжского военного округа, — написал «плохую» книгу «Киевские Канны». Командарм 2 ранга А.И. Седякин, в 1935–1936 гг. начальник управления ПВО РККА, затем командующий ПВО Бакинского района, — написал положительное предисловие к книге Кутякова. Комкор М.И. Василенко, инспектор стрелково-технической подготовки пехоты РККА, с июля 1935 г. заместитель командующего войсками Уральского военного округа, — отстаивал плохую боевую пружину для затвора винтовки[519]. Все это никак не могло послужить даже подобием доказательств их причастности к «военно- политическому заговору».

Еще более необъяснимой, поистине загадочной должна была стать для аудитории неожиданно брошенная Сталиным в зал, но также вдруг оборванная, не получив какого бы то ни было раскрытия, фраза: «Хотели из СССР сделать вторую Испанию»[520]. Для тех дней общий смысл ее был понятен каждому: в самую последнюю минуту, мол, предотвращен военный мятеж. Но мятеж какого рода — франкистского? Вряд ли. Уж скорее всего, ограниченного масштаба, типа барселонского. Ведь большинство тех, кого упомянули и Ворошилов, и Сталин, служили либо в Московском военном округе, либо в наркомате обороны, то есть опять же в Москве. И тут приходится вновь вспомнить о старом, 1923 г., письме В.А. Антонова-Овсеенко, о котором Сталин вряд ли когда-либо забывал. В нем содержалась открытая угроза двинуть войска против ПБ и ЦКК, что в новых условиях выглядело бы именно как путч войск Московского военного округа, московского и кремлевского гарнизонов с единственной, уже открыто и однозначно названной целью — ареста узкого руководства, которое Сталин вполне сознательно расширительно именовал в речи правительством. Только в таком случае становилось понятным упоминание, к примеру, армейского комиссара 2 ранга, члена ЦРК Л.Н. Аронштама, занимавшего в середине 1930-х гг. должность заместителя командующего войсками Московского военного округа по политической части, переведенного в мае 1937 г. начальником политуправления Приволжского военного округа.

Наконец, подтверждением стремления узкого руководства поначалу, к 1 июня 1937 г., предельно ограничить масштаб вскрытого «заговора», придать ему явно локальный характер может служить и число выявленных его участников, приведенное Сталиным в речи: «Вот мы человек 300–400 по военной линии арестовали»[521]. Цифра, которая обязательно должна была вдвое, а то и втрое превышать истинную величину «заговорщиков», как это обычно бывает.

Сталин далеко не случайно акцентировал внимание на «Кремлевском деле», строил вокруг него всю речь, сводил к нему фактически пресловутый «военно-политический заговор». Он пытался тем самым, как можно предполагать, дать понять находившемуся в президиуме Ежову, да и не только ему, что самое важное для него дело — «Клубок» — закрыто окончательно. И потому дальнейшие аресты, прямо или косвенно связанные с ним, и особенно в армии, не только не нужны, но и излишни.

Сталин, скорее всего, все еще не сделал окончательный выбор между «чекистами» и армией как главной опоры власти и узкого руководства. Он пытался таким образом контролировать положение, хотя ситуация медленно, но неуклонно выходила из-под его контроля, и отнюдь не из-за первых репрессий, порожденных раскрытием «военно-политического заговора».

Глава семнадцатая

Расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны и смысл выступления на нем Сталина нисколько не отразились на советской пропаганде. Главной, важнейшей темой, находившей ежедневное отражение на газетных полосах и в радиопередачах, оказалась не шпиономания, поиск и разоблачение затаившихся повсюду врагов, а совершенно иная — предельно оптимистическая, та, которая должна была внушать гражданам СССР чувство гордости за свою страну, за ее успехи.

Начиная с 22 мая все без исключения средства массовой информации сконцентрировали свое внимание на арктической теме, день за днем рассказывали об эпопее покорения Северного полюса экспедицией И.Д. Папанина.

Публиковали радиограммы, которыми обменивались Москва и Северный полюс, репортажи, очерки не только о каждом папанинце, но и о командирах экипажей самолетов — М.В. Водопьянове, B.C. Молокове, И.П. Мазуруке, А.Д. Алексееве, их рассказы, а также разнообразные материалы, посвященные освоению Арктики. Но вскоре героическая тема уступила место другой, трагической и страшной.

О ней уведомили пять строк петитом под рубрикой «Хроника» на последней, шестой полосе «Правды» от 1 июня: «Бывший член ЦК ВКП(б) Я.Б. Гамарник, запутавшись в своих связях с антисоветскими элементами и, видимо, боясь разоблачения, 31 мая покончил жизнь самоубийством». А десять дней спустя появилась главная информация под обычным для таких случаев заголовком «В прокуратуре СССР». Она сообщила:

«Дело арестованных органами НКВД в разное время Тухачевского М.Н., Якира И.Э., Уборевича И.П., Корка А.И., Эйдемана Р.П., Фельдмана Б.М., Примакова В.М. и Путна В.К. рассмотрением закончено и передано в суд.

Указанные выше арестованные обвиняются в нарушении воинского долга (присяги), измене родине, измене народам СССР, измене Рабоче-крестьянской Красной армии. Следственным материалом установлено участие обвиняемых, а также покончившего самоубийством Гамарника Я.Б. в антигосударственных связях с руководящими кругами одного из иностранных государств, ведущего недружелюбную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным органам этого государства шпионские сведения о состоянии Красной армии, вели вредительскую работу по ослаблению мощи Красной армии, пытались подготовить на случай военного нападения на СССР поражение Красной армии и имели своей целью содействовать восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов.