Соколы - Шевцов Иван Михайлович

Прошло еще два года, и у меня сразу вышло два новых романа: «Семя грядущего» и «Тля». Если «Семя грядущего», посвященный первым дням войны на границе, прошел незамеченным критикой, то «Тля» вызвал на себя шквал критического огня. Казалось, не было печатного органа, который бы не откликнулся ядовитой статьей или фельетоном. Сигнал подала радиостанция «Голос Израиля»: мол, впервые за годы советской власти в СССР издан антисемитский роман. А, между тем, в книге даже нет слова «евреи», а один из положительных персонажей носит имя и фамилию Яков Канцель. Серьезных статей о «Тле», в сущности, и не было. Вместо этого — оскорбление автора, зубоскальство и ненависть. Особой ядовитостью отличались статьи Михаила Ханановича Синельникова и Зиновия Паперного. Одновременно в адрес издательства и лично мне пошел поток читательских писем.

Активная поддержка читателей помогла мне не терять самообладания. Я помнил слова Гоголя: «У писателя только и есть один учитель — сами читатели». Знал я, как травила критика даже таких гигантов русской литературы, как Л. Толстой, Ф. Достоевский, А. Чехов. О «Братьях Карамазовых» А. Григорьев писал: «Достоевский дописался до чертиков. Просто нервическая чепуха». Это легкомысленная реплика эстета. Но и Добролюбов позволил себе нечто подобное об «Униженных и оскорбленных», выговаривая: «Надо быть слишком наивным и несведущим, чтобы серьезно разбирать эстетическое значение романа; который обнаруживает отсутствие претензий на художественное значение».

Было ясно, насколько наша печать сионизирована. Поднятый ею шум был услышан как в Кремле, так и на Старой площади. Но и там мнения были неоднозначные.

Член Политбюро П. С. Полянский горячо поддержал роман. Суслов — напротив. А ведь он был главным вершителем судеб творческой интеллигенции. Сейчас уже не помню, по чьей инициативе я оказался в кабинете заведующего отделом культуры ЦК Д. Поликарпова. Я спросил его, чем вызвана такая организованная травля? И он ответил: «Вы бросили раскаленный булыжник в гадюшник и хотите, чтоб гады смолчали?» Ответ был лаконичным и убедительным.

Уединившись на даче, я продолжал работать, и в 1970 году одновременно вышли в свет мои новые романы «Любовь и ненависть» и «Во имя отца и сына». Это было неожиданно для моих оппонентов, решивших, что после кавалерийских атак со мной как писателем покончено. Издание сразу двух новых романов для них прозвучало как гром среди ясного неба. И вновь со страниц просионистской печати обрушивается на меня критический, доведенный до истерики вал. На этот раз к нему присоединила свой голос и западная сионистская пресса: в «Нью-Йорк таймсе» — Б. Гверцман, в «Интернэшнл геральд трибюн» — Г. Шапиро, в «Унита» — А. Гуэро. И как ответная реакция — поток читательских писем.

Два последних романа и поднятая вокруг них свистопляска не были проигнорированы «верхами». Детонатором послужили опубликованная в газете «Советская Россия» статья поэта Игоря Кобзева и подборка читательских писем, положительно оценивших романы «Любовь и ненависть» и «Во имя отца и сына». Тогдашний руководитель агитпропа ЦК, один из главных «агентов влияния» А. Н. Яковлев пытался не допустить публикации статьи Кобзева, а когда она все же была опубликована, натравил на меня и руководство «Советской России» главного идеолога партии, «серого кардинала» и масона М. Суслова. По этому поводу был созван секретариат ЦК, в результате главный редактор «Советской России» В. Московский и его заместители К. Морозов и С. Бардин лишились своих постов. А спустя какое-то время из Политбюро были выведены те, кто разделял мои позиции, выраженные в романах: Д. Полянский, А. Шелепин, К. Мазуров.

По рассказам ныне здравствующего Д. С. Полянского, А. Н. Косыгин так же положительно отозвался о романе «Любовь и ненависть» и возмущался, что я до сих пор не член Союза писателей.

Однажды при мне Всеволод Кочетов сказал Леониду Соболеву, тогдашнему руководителю Союза писателей России: «Леонид Сергеевич, ты считаешь нормальным, что Шевцова не принимают в Союз?» И Соболев ответил: «А что я могу сделать? Московская банда ненавидит Ивана так же, как меня и тебя. Я советовал Ивану поехать в Смоленск или в Рязань, вступить там в Союз, а мы на своем секретариате утвердим». Обойти таким образом «московскую банду» я считал для себя неприемлемым, оскорбительным, и вновь спустя пять лет подал заявление в приемную комиссию. К тому времени у меня были изданы еще три новых романа: «Набат», «Бородинское поле» и «Лесные дали». Случай беспрецедентный: автора семи романов, тираж которых превысил миллион экземпляров, сионистская мафия не допускает в Союз писателей. Наконец-то члены приемной комиссии поняли всю нелепость положения и проголосовали «за». Но это была лишь первая инстанция. Окончательное слово осталось за секретариатом Московской писательской организации. Основными докладчиками о моем творчестве на секретариате были назначены известные русские писатели Иван Акулов и Петр Проскурин, придерживающиеся патриотических позиций. Это вызвало тревогу в сионистских кругах, которые намеревались во что бы то ни стало не допустить положительного решения о принятии меня в Союз писателей. Для этой цели они решили бросить в «бой» свою гвардию: поблескивающих Золотыми Звездами Героев Соцтруда Валентина Катаева и Юрия Жукова, журналиста из «Правды», не имеющего отношения к художественной литературе. На подхвате был отличающийся агрессивным экстремизмом Александр Борщаговский. Атмосфера на секретариате, как мне рассказывали товарищи, была напряженной. Чувствовался водораздел между русскими и русскоязычными писателями, т. е. евреями. Петр Проскурин, сделав объективный анализ моего творчества, выразил удивление, что я до сих пор не член Союза писателей. Он был «за». Признанный мастер художественного слова фронтовик Иван Акулов, автор великолепного романа о войне «Крещение» и других книг, в своем выступлении сказал: «Значимость каждого писателя измеряется прежде всего широтой общественного звучания его произведений. И справедливо говорят, что писатель — это голос своего времени, это совесть и память народа… Именно таким писателем своего времени я считаю И. М. Шевцова. У его книг завидная судьба: они никогда не лежат на прилавках магазинов или библиотечных полках, потому что читатели самых отдаленных уголков нашей Родины знают Шевцова и охотно, с увлечением читают его…

Ему хорошо удается проникнуть в психологию своих героев, так как он не выдумывает их, а берет из жизни. Человек большой, глубокой эрудиции, он прошел нелегкий и богатый событиями жизненный путь. И. М. Шевцов — зрелый, давно сложившийся художник».

Примерно в том же духе выступил и третий официальный докладчик Виктор Стариков. И тогда в бой рванулась «оппозиция». Запев дал А. Борщаговский. Он вещал: «Лесные дали»— роман неудавшийся, его достоинств литературных просто нет… «Набат», в сущности вся вторая часть этого романа, сконцентрирована на попытке показать опасность мирового сионизма». Последняя фраза открыла «секрет», из-за которого был поднят такой шум. Выступление Ю. Жукова подтвердило этот «секрет». Он начал с того, что хочет сделать политическое заявление. А прозвучало оно так (все выступление цитирую со стенограммы): «Мы хорошо и давно знаем Шевцова, знаем вред, который он принес своим книгами. Относительно «Набата». На днях в «Монд» (французская газета — И. Ш.) была опубликована большая рецензия Плюща на этот роман, — не знаю, читали его в приемной комиссии. Я понимаю, что Плющ наш политический враг (диссидент в эмиграции — И. Ш.) и он, естественно, уцепился за этот роман для того, чтобы показать так называемое лицо официальной советской литературы… Шевцов, который и раньше известен своими произведениями, сейчас выступил с таким романом. Я бы не обратил внимания на эту статью (Плющ, естественно, подонок), но там имеется огромное количество цитат из романа, направленность которых совершенно ясна и свидетельствует о политических симпатиях самого Шевцова… Мне непонятна постановка вопроса о приеме этого человека в члены Союза писателей. Я буду голосовать против».