Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он позволил себе улыбнуться. Его сотоварищ Гортензий, сидевший в углу, отведенном для защитников, тихонько хихикнул, и публика залилась смехом.
Котта назвал старика «почтенным»: было ясно, что он старается выставить Ореста бесполезным мешком с костями. Речь его звучала тем более насмешливо, что он всякий раз указывал на уважение, которым тот пользовался в обществе.
– Орест! – продолжил он, произнося каждое новое слово как можно громче и отчетливее, будто разговаривал с глухим, к тому же слабоумным. – С какого расстояния ты наблюдал за тем, как наместник грабит храм Афродиты?
Защитник пристально смотрел старцу в лицо. На вопрос, прозвучавший всего в нескольких шагах от него, Орест ответил незамедлительно:
– Наместник оцепил всю площадь, – объяснил он, – но я лично видел, как он выходил из храма Афродиты вместе с легионерами, несшими статуи и остальные сокровища.
– С какого расстояния? – повторила Котта, по-прежнему достаточно громко.
– Не помню… около пятидесяти шагов. Может, чуть меньше…
– Ага. – Защитник повернулся к публике, снова взглянув на свидетеля и добавил, повысив голос: – Итак, в этом помещении есть сестры обвинителя. Знаком ли с ними свидетель?
– Знаком, – признался Орест.
Цезарь насторожился. Лабиен тоже.
– Живя в Риме, я ужинал у обвинителя, – уточнил свидетель.
– Прекрасно, – согласился Котта. – Не вижу в этом ничего дурного. Вопрос в другом, – продолжил защитник защиты. – Свидетель знаком с двумя женщинами, которые сегодня присутствуют в зале и находятся менее чем в тридцати шагах от нас. Я прекрасно вижу их. Не мог бы свидетель указать на этих женщин?
Орест понял вопрос и осмотрел публику, но его зрение притупилось с годами, и он видел лишь смутные овалы, недостаточно четкие, чтобы опознать кого-либо.
– Может ли свидетель со своего места, – продолжил Котта еще язвительнее, – указать хотя бы на одну женщину, находящуюся среди публики?
Орест морщил лоб, но все расплывалось в тумане.
– Сейчас не могу, – признался он. – Мое зрение сильно ухудшилось за последние несколько недель. Раньше я видел гораздо лучше.
– Разумеется… – Котта не глядел на Ореста и не повышал голоса, однако большинство собравшихся разбирало его слова – слышал он, конечно, тоже гораздо лучше, и мы должны в это поверить.
– Что?.. – спросил Орест. – Я плохо расслышал конец предложения… Или это был вопрос?
Гортензий снова расхохотался, а вслед за ним – и немалая часть присутствующих. Больше всего Цезаря опечалило то, что засмеялись многие сенаторы, члены суда.
Котта не умолкал.
Он снова повернулся к свидетелю и заговорил громко и ясно, желая, чтобы тот как следует расслышал его:
– Вчера свидетель ужинал у обвинителя?
Орест собрался было ответить, но застыл с приоткрытым ртом под пристальным взглядом судей, моргая и ничего не говоря.
– Свидетель может быть откровенным, – спокойно продолжал Котта. – Свидетель имеет право обедать, ужинать и общаться с защитником, вызвавшим его в суд для дачи показаний. В этом нет ничего плохого.
Орест по-прежнему молчал.
Котта решил объяснить его молчание:
– Возможно, свидетель не помнит, ужинал он вчера у представителя обвинения или нет.
Орест собирался подтвердить это, но знал, что признание поставит его в невыгодное положение.
– Так ужинал ли вчера свидетель у обвинителя?
Посреди огромной базилики вопрос прозвучал сурово и беспощадно.
Римский форум
Прошлой ночью
– Кто был сегодня вечером в вашем доме? – к удивлению женщины, спросил один из людей в капюшонах.
– Какое это имеет отношение к делу? – спросила женщина; пойдя на предательство, она, однако, не собиралась давать им никаких сведений, кроме тех, что требовались для поражения Цезаря в суде.
– Это поможет мне на завтрашнем допросе, – объяснил человек в капюшоне.
Ночь была так же черна, как помыслы людей в этой части Римского форума, рядом с tabernae veteres.
Базилика Семпрония, Рим
Суд над Долабеллой, prima actio
Орест силился, но не мог вспомнить и на всякий случай решил солгать.
– Да, вчера вечером я ужинал у защитника по македонскому делу.
– Это неправда! – воскликнул Аврелий Котта.
Защитник не мог сказать, откуда ему это известно, но, дав понять Оресту, что знает о нем больше, чем тот сам может вспомнить, поверг его в полное замешательство. Котта прекрасно осознавал, что ведет себя жестоко по отношению к старику, но на суде нет места состраданию.
– Свидетель вчера не ужинал с обвинителем, – продолжал Котта, – однако сам он этого не помнит. Помнит ли свидетель, завтракал он сегодня утром или нет?
– Конечно, я всегда завтракаю, – сказал Орест, хотя не был уверен в этом. Воспоминания о далеком прошлом казались более яркими и четкими, память же о вчерашнем дне была туманной, размытой. Он ничего не понимал. Что с ним?
– Помнит ли свидетель, что ел на завтрак, что на обед? Козье молоко, каша, мясо, орехи, может быть, вино? – не унимался Котта.
Орест не помнил, что ел на завтрак, и даже не был убежден в том, что вообще завтракал. Еще одна ложь явно не могла пойти ему на пользу – защитник, по всей видимости, знает о нем все.
– Не помню, – признался он.
Цезарь покачал головой. Память Ореста за последние месяцы действительно ослабла, но раб не мог сообщить об этом. Это что-то совсем личное… Кто же его предал?
Котту осенила превосходная мысль:
– Помнит ли свидетель, кого из публики я просил его указать на этом допросе?
Орест вроде бы помнил.
– Да.
Котта провела языком по пересохшим губам и снова спросил:
– Кого же я просил указать?
Орест открыл было рот, но замер, не произнеся ни слова.
– Кого? – напирал Котта.
Полная тишина в зале.
– Я не помню, – признался Орест через несколько секунд.
Котта знал, что больше вопросов не потребуется.
Он повернулся к публике, затем к суду и заговорил резко, как человек, который, по его мнению, излагает неоспоримые доводы:
– Этот человек ничего не слышит и не видит, даже не помнит, о чем его спрашивали несколько мгновений назад. Обвинитель попытается убедить нас, что умственные способности свидетеля ухудшились недавно, в последние недели, но я думаю, что это не так. Судьи Рима, мы имеем дело не с почтенным старцем, бывшим жрецом священного храма Афродиты в Фессалонике, а с дряхлым существом, лишенным слуха, зрения и памяти. Можем ли мы верить тому, что этот свидетель якобы видел и слышал? Верить, что он к тому же запомнил происходившее в Македонии несколько месяцев назад? Итак, сначала обвинитель предъявил нам свидетеля, купленного на его деньги, затем старика, который ничего не видит, не слышит и не помнит, приказав тому повторять собственные слова. Тоже купленный свидетель – полоумный старик, лишенный памяти
