(Не)счастье для морского принца - Иринья Коняева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, стоп! Бриджит де Ларс, включите здравомыслие.
Морская ведьма и демон. Какая романтика? Может ли она быть? То, что Лаарга описывала в своей книге, запросто могло быть художественным вымыслом!
А если нет?
В голове моментально выстроилась целая история любви: Килг путешествовал по мирам (не с его характером сидеть в двух стенах, даже если эти стены — мировой океан, маловато ему, не тот размах, амбиции-то у демона ого-го), увидел прекрасную Лааргу, перенёс самоцветы в заранее заготовленное место, организовал ловушку. А дальше — головокружение, страсть, возможно, всё-таки любовь, долгие годы сложных отношений, появление фурий в Подводном царстве, неоднократные попытки побега со стороны Лаарги, снова страсть, беременность и осознание, в какую ловушку она на самом деле попала.
Дальше — больше.
Килг отбирает у неё сына, отпуская туда, куда она так стремилась.
Уж не сюда ли?
— Отпуская ли? — спросила я пространство, прощупывая его на предмет подкрадывающихся существ. Никого.
Интуиция подсказала ответ на озвученный вопрос: разумеется, да, она не сбежала, Килг её отпустил. Потому и не гоняется за ней по всем мирам. Ведь всё прочее меркнет, растворяется целиком и полностью, когда на первый план выходит кровожадная суть, взывающая к мести. Он бы нашёл и уничтожил, или притащил бы за волосы в Жемчужный замок и наказал, или придумал бы что-нибудь ещё более жестокое.
Кто бы что ни говорил, как бы ни врал мне и себе, но Килг отпустил Лааргу, и она ушла. Ушла, бросив ребёнка на отца. Зная, что маленькому демону не выжить в войне с большим.
Не раз я видела примеры, как мать защищает дитя. Жизнью рискует, своей, чужой — без разницы. Предаёт чужие идеалы, свои. Лишь бы спасти кровинушку.
В Арраторе весьма суровые законы, но даже в них есть целый список послаблений для матерей, совершивших преступление ради детей.
Почему же Лаарга так поступила?
Ну не верю я, что она плохая. Что бросила единственного и долгожданного сыночка без надежды на светлое будущее. Это против женской природы. Против того, что я читала в её книге, в которую она вложила не только бездну смыслов, но и часть своей души, часть своей любви. К сыну, к демону, которого полюбила всем сердцем… или со всей силой наложенного на неё заклятья. Уж простите, Килгу не доверяю, подозреваю его до последнего — даже в своём не написанном, но продуманном романе.
Вымысел вымыслом, но эмоции в тексте не скрыть. Книга Лаарги насквозь пропитана слезами, написана кровавыми чернилами, собранными из ран её души. Не может так написать безжалостное существо. Никак не может!
Пока я прокручивала в голове услышанные, увиденные, прочитанные события, формируя их в единую картину, туман поднялся ко мне плотным белым маревом, скрыв всё, кроме ярко светящих лун.
Безбрежные белоснежные облака отражали бледный свет и завораживали необычной, инопланетной красотой.
Мысли увязли в светящейся пене, в её невероятно лёгких, воздушных очертаниях. Я словно угодила в изящную паутину и не могу, не желаю из неё выбраться, созерцая бесконечное великолепие природы, её величие.
В голове ни единой мысли. Я смотрю, любуюсь, кручу головой, полной грудью вдыхаю аромат соли и водорослей. На этот раз он с заметной прохладной ноткой, почти не пряный…
— Бри! Бриджит! — раздаётся знакомый голос, но я не могу сообразить, что от меня хотят, зачем отрывают. Любуюсь и любуюсь. — Бри, очнись! Это я, Ульс! — продолжает надоедливый голос. — Только не это. Нет. Бри! Бри, как давно?
Я не отвечаю.
Мне безумно нравится это место. Тихое, спокойное, умиротворяющее. Здесь так приятно было находиться до появления этого… Кого? Его не было, а потом он появился и начал мне мешать. Неприятный тип. Гад какой-то.
— Ульс? — шепчу, удивляясь, до чего странно звучит голос. Хрипло, слабо. И горло отчего-то болит. И в теле странное… — Что со мной?
— Как ты меня напугала: на себя не похожа. Пойдём отсюда, поторопись, Бри, прошу тебя, — непривычно суетливо говорит Ульс.
— Нельзя, ловушки, — шепчу, всё ещё не соображая до конца, что происходит. Но точно знаю — уходить опасно. Безопасно только здесь.
— Иллюзии! Все ловушки — иллюзии. Ты разве не чувствуешь магию этого мира? — удивлённо спрашивает Ульс, а я силюсь понять, что он имеет в виду, но безуспешно. — Тебя совсем высосали местные. Ну даёшь! Ты ведь знакома с иллюзиями. Ладно, потом объясню.
Меня подхватывают на руки и несут вниз. Прямо в этом белом мареве, где не видно ни зги. Где невозможно понять, идёшь ты к обрыву или по тропинке к дому. Но в объятиях Ульса тепло и спокойно, надёжно. И хоть я не до конца помню, кто он, как ко мне относится, как я отношусь к нему, — обессиленно закрываю глаза и кладу голову на широкое плечо.
Мне комфортно и тепло, мерное покачивание убаюкивает. Стоит услышать долгожданный скрип двери, как я проваливаюсь в спасительный сон, так и не вспомнив, зачем мне была нужна эта дверь, этот дом.
Пробуждение не из приятных — мне страшно холодно. Безумно. И воздуха так мало, словно я попала внутрь айсберга и дрейфую в безбрежном северном океане. А ноги отчего-то ошпаривает кипятком, и я кричу, хотя краем сознания цепляю странный каркающий звук и даже осознаю, что это звучит мой голос.
А дальше приходит убаюкивающее: «Спи, спи, моя хорошая. Спи, драгоценная» — и я вновь ныряю в пучину неведения, без снов, мыслей, но и без боли тоже.
Каждое пробуждение хуже предыдущего. Меня то кипятят в раскалённой лаве, то сжигают в огне, то оставляют в чёрном пространстве без воздуха, то я барахтаюсь в быстро затвердевающей смоле и превращаюсь в истукана. И нет ни единой мысли, ни единого всплеска сознания. Даже страха нет. Есть боль. Много, очень много боли, в которой я теряюсь. Растворяюсь. Горю и умираю.
— Доброе утро, соня!
Всю свою недолгую жизнь нежилась
