В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках - Уильям Мак Нил

Война закончилась прежде, чем намеченная интеграция военных экономик союзных стран зашла слишком далеко. Точности ради упомянем, что два миллиона американских солдат были успешно переброшены в Европу, и в целях экономии времени и грузового объема кораблей их тяжелое вооружение было в основном получено у французской стороны. Другие формы комплиментарности, второпях возникшие в первые годы войны, продолжали развиваться до ее завершения, однако целенаправленное управление часто лишь расширяло конфликты интересов, которые рыночная экономика со свободно плавающими ценами могла хотя бы частично скрыть. Подобным образом на пике транспортного кризиса в апреле 1917 г. британцы отозвали половину кораблей, предназначенных для снабжения Франции и пригрозили отозвать остальную половину в июне, если французы не введут более строгий контроль над импортом. В результате нарушения поставок промышленное производство во Франции (даже в области вооружений) сократилось на несколько месяцев[493].

Военное командование союзников также было интегрировано — однако лишь в последний момент и то несовершенно. Решение объединить союзные армии во Франции под командованием фельдмаршала Фердинанда Фоша было принято в марте 1918 г., когда последнее германское наступление прорвало линию обороны (но так и не достигло решающего успеха). Пост главнокомандующего не позволял Фошу отдавать британским и американским войскам приказы, не взвесив предварительно самым тщательным образом чувства своих британских и американских коллег. Таким образом, дипломатия и профессиональные совещания упрочняли цепочку военного командования, в то же время позволяя французской, британской, американской и бельгийской армиям достаточно эффективно координировать контрнаступление последних недель войны.

Реакция союзников на углубление кризиса в 1917–1918 гг. лишь подчеркнула возможности транснационального управления, более полное осуществление которого оказалось отложенным до Второй мировой войны. В то же время достигнутая в границах Германии, Франции и Великобритании мобилизация людских и материальных ресурсов к концу войны подошла к абсолютным пределам, предоставляемым этими ресурсами планировщикам. Специалисты могли подсчитать, в чем вооруженные силы нуждались для проведения запланированных операций, и к 1918 г. управленческие знания были достаточными, чтобы организовать ресурсы целого государства, будто оно было одной единой компанией, созданной в целях снабжения вооруженных сил всем необходимым.

Предшествующие бюрократические структуры частной промышленности, правительства и вооруженных сил объединились, чтобы осуществить эту задачу — однако принципы управления (предполагавшие беспрепятственный поток соответствующим образом отобранных факторов разрушения) оставались теми же, что были созданы в 1880-х крупными компаниями для производства и распределения товаров частного потребления. Вероятно, можно оспорить это утверждение тем, что в частном бизнесе измеряемые деньгами затраты воспринимались столь значимыми, что планирование потока материалов всегда было жестко подчинено финансовому расчету — тогда как в военное время материальные факторы производства и разрушения для большинства отвечающих за государственное планирование лиц значили больше, нежели вопросы денежной стоимости. Однако финансовый контроль по-прежнему осуществлялся в каждой из воюющих стран — как на общегосударственном уровне, так и у частных компаний и корпораций.

Будь то война или мир, взаимодействие между финансовыми расчетами затрат и количественным подсчетом людских ресурсов, продовольствия, топлива, транспорта и сырьевых материалов всегда является достаточно сложным. В Первой мировой войне катастрофа могла разразиться лишь при условии утраты контроля над одной из этих двух составных. Инфляция и последующее за ней нарушение функционирования экономики России в 1917 г., и физическая нехватка продовольствия и людских ресурсов в Германии в 1918 г. повлекла поражение обеих держав. В обоих случаях пределы целенаправленного государственного управления были продемонстрированы лишь слегка отличающимися друг от друга способами. Успешная поддержка военных усилий требовала от материальных и финансовых планов совместного их осуществления с достаточной степенью точности и реалистичности. Руководители основных воюющих держав в ходе Первой мировой войны достигли в этом успехов, о возможности которых прежде никто и не мог мечтать. С учетом глобального распространения плановых экономик во второй половине XX века, в грядущие времена именно это и будет рассматриваться в качестве главного исторического последствия Первой мировой войны.

Реакция в межвоенный период и возврат к управляемой экономике в период Второй мировой войны

Современникам этих событий и тем, кому посчастливилось выжить в подобных испытаниях, развязка могла показаться абсурдной. Стоило вооруженным действиям закончиться, как управлявшие военными усилиями бюрократии чрезвычайного времени были расформированы (даже в Советском Союзе), и большая часть наложенных на действия частных лиц ограничений военного времени была отменена. Точнее говоря, в Центральной и Восточной Европе до 1923 г. царили революции и страх перед их наступлением. Даже в Соединенных Штатах действенный политический лозунг «возврата к нормальной жизни» так никогда и не был сколько-нибудь серьезно принят к исполнению. Блеск проявившихся во время войны новых возможностей массового производства и городской жизни был слишком заманчивым и сохранил свою притягательность и с наступлением мира[494]. Однако пусть даже и предопределенная, частная погоня за благосостоянием воспринималась как данность, и в 1920-х Соединенные Штаты с недосягаемым где-либо иначе энтузиазмом открыли для себя возможности массового производства автомобилей и других предметов потребления.

На противоположном полюсе находился Советский Союз, разоренный гражданской войной и революцией, однако полный решимости построить социализм— пусть даже в одной-единственной стране. Однако даже здесь наступила реакция: проводимая в 1921–1928 гг. Новая экономическая политика (НЭП) самым явным образом полагалась на рыночную инициативу в деле восстановления сельского хозяйства, а также легкой промышленности. В остальной Европе оставшийся после войны осадок вымывался крайне медленно, поскольку изменения границ и программы передела земли в Восточной Европе, восстановление причиненных войной разрушений во Франции, катастрофическая инфляция в Германии (а также всеобщие долги и репарации) продлили экономическую нестабильность. Предоставленные Германии новые американские кредиты ознаменовали краткий период промышленного благоденствия, однако наступление Великой Депрессии стало началом нового кризиса. Реакция была различной, однако в России, Германии и Соединенных Штатах возврат к открытым в ходе Первой мировой войны моделям политического управления стал в середине 1930-х очевидным. На Дальнем Востоке Япония после 1932 г. начала создавать свою собственную военную экономику. Разразившаяся в конце того же десятилетия Вторая мировая война продлилась достаточно долго, чтобы сделать управляемую экономику нормальной для всех наиболее развитых промышленных государств мира.

С удаления в полвека родство мобилизации военного времени и правительственных программ (являющихся реакцией на экономический кризис 1930-х) видится очевидным. Однако в то время мало кто различал или даже желал признавать это. Например, первый пятилетний план 1928–1932 гг. России повсюду провозглашался в качестве памятника социалистической системе, тогда как его очевидная военная направленность систематически скрывалась[495]. Однако в ходе второго пятилетнего плана 1932–1937 гг. быстрый рост объема военной продукции наглядно выявил родство плановой экономики советского образца и военной мобилизации. Разумеется, риторика русского планирования с самого начала была военной. Герои социалистического труда одерживали победы на производственных фронтах — как сельского хозяйства, так и промышленности. Пропаганда облекала эти усилия в ореол идеологического энтузиазма, чтобы слить в единое сотрудничающее целое партию и народ, правителей и трудящихся, управленцев и подчиненных. Военная пропаганда крайне схожими методами стремилась добиться именно такого результата[496].

Несмотря на неоправданные потери в годы подавления крестьянства, достижения Советов в ускорении темпа индустриализации были поистине огромными, что и было доказано успехами во Второй мировой войне. На стороне русских были быстрый рост населения, обильные природные богатства, а также автократическая традиция в политике, делавшая подчинение приказам гораздо более естественным, нежели в любой другой части Европы. В то же время вера в светлое будущее и апокалиптические посулы марксизма помогали переносить лишения действительности. Парадоксальное сочетание военизированного управления с революционной и освободительной идеологиями доказало свою жизнеспособность.