Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

Стена шестого цеха. В одном из окон — голова женщины в неаккуратно нахлобученном парике. Мастер Холявина. Иногда поглядывает на окна Тащилова, и так же, как он — ее, Раиса не воспринимает Аркадия за стеклами АХЧ тем Тащиловым, с которым утром едет в одном автобусе, после расстается в проходной, встречается в девять на диспетчерской, в двенадцать в столовой и т. д. до обратного рейса автобуса. Первое время, переговариваясь по местному проводу, они замирали от сознания силы, вселенной в них техникой. Теперь даже не смотрят друг на друга.

— Дорогой, в чем не уверен? Ах, во мне. Почему? Необязателен?! Ну, не знаю. — Тащилов переставил письменный прибор дальше от себя, приблизив календарь. — Господи, да кому тогда можно верить? Я? — Никогда!

— Аркадий Иванович, продолжим? — Запер за собой дверь Шаканов. Двинулся к окну. — Занавеси задерну.

Прижав щекой трубку, Тащилов разгребал маленькой расческой сохранившиеся над ушами швабры волос. — Ладно. Договоримся с другими людьми.

МАТЬ

— К тебе маманя приехала? — Прыщ выбил дым через ноздри, через рот. Сашка не удивится, если дым повалит у Прыща из ушей и прочих отверстий.

— Две недели жизни не дает. До чего надоела! Дома не бываю. У Томки кантуюсь. — Прикурил у старика. Закашлялся. Сглатывая слюну, скривил губы. Хриплым голосом: — С ней только матом. Что скажет, я — пошла ты!

— За что так нелюбезно? Не по-сыновьи. Мамаша ведь. — Больно ударились глазами. У Прыща — мутно-красные, со слезой, с набрякшими чернотой мешками, у Сашки — белок эмалево-чист, но глаза уже замирают порой, как рыбы в проруби в оборках льда.

В неподвижном взгляде Прыща затрепетал огонек памяти: «Таким я был. Таким!» В наглых, беснующихся глазах Сашки метнулась тень судьбы: «Неужели превращусь в это?»

— Не мать она мне. Так и заявил: «Для меня ничего не сделала, и я тебе ничем не обязан!» Поначалу разоралась. Брат твой, кричит, приедет, харю расквасит. — Сашка разогнул колени. Левую руку сунул между ног. В правой — папироса. Следит за дымом. — Вчера сказала: «Ты, сынок, взрослый, сам все понимаешь, вижу — тебе не нужна. Плохо будет — приезжай».

— Поедешь? — Прыщ тер пальцами лицо, скатывал в катыши грязь и отщелкивал в пространство.

— К ней? — Сашка свесил голову. Спустил слюну. Огонек зашипел, исходя дымом. — Она мне чужой человек. Проститутка. Срок за это отсидела. А я — нагулянный. Как себя помню, так и мать с мужиками. «Папочки!» Когда подрос, начала хахалей стращать: «Сашка скоро вам всем, кобелям, морду разобьет». И мне: «Никогда не будь таким».

— Да. Не думал. — Прыщ болтал ногами. — Не думал.

— Как притащилась, сразу собутыльников подобрала. Со всей командой из дома семнадцать гуляла, а жила с Акулой.

— Который из тюряги весной вернулся? — Прыщ позевывает.

— Он. Пятнаху отмотал. — Сашка дергает пальцы. Хруст. — Теперь Самсона клеит.

Они замолчали. Солнце греет их, как булыжники, умостившие переулок, как листы жести на крыше, как воробьев, бултыхающихся в песке.

ОТЕЦ

— Мамочка наша умерла. Я ее похоронил. Старушечка. И я — старенький. — Дядя Костя лежит на ступеньках. Головой вниз. Под ним — лужицы. На площадке — сетка. Газеты. — Купил яичек. Молочко доченьке. А что? Кто позаботится?

Эхо лестницы вторит дяде Косте. Жильцы переступают через старика. С улыбкой отпирают двери.

Проем парадного входа заполняет Аркадий. Выпростав руки, наклонясь, шаркает к лестнице. Перебирает перила. Свешивается через них. Прильнув, ползет, как по канату. Скатывается. Еще попытка.

— Дед, ты что здесь? Подымайся! — Смотрит удивленно. Сверху — вниз. Тянет за руки. Подталкивает под мышки. Ставит. — Вот. Стой. Вещички сейчас соберу.

Костя шмякается лицом вниз. На шум открывается дверь. Захлопывается. Аркадий, согнувшись, тянется к стене. Розовое предплечье выдвигается из черного рукава. Багровый череп с рыжими клочьями у висков врезается в стену.

— Готов! — заключает Аркадий, — оттолкнувшись, накрывает собой дядю Костю. Большого роста, с развитым животом, Аркадий, подобно черепахе, опрокинутой навзничь, шевелит конечностями. Костя хрустит.

НАСТАВНИК

Сашка ложится на спину, Мотая головой, вихляя бедрами, заползает под машину. Подсолнух волос стелется по асфальту. На лицо капает масло. Как животное непослушное, материт грузовик, точно уверен — брань исцелит мотор.

Он успешно врачевал уже не один автомобиль в гараже. Не за деньги: «через гастроном». Сашка больше не работает здесь — уволен за прогулы. Теперь дежурит в котельной роддома. В гараж приходит часто, почти ежедневно, и до ночи ковыряется в машинах.

На руке — татуировка. Ее имя. Крупные сине-зеленые буквы читаются на расстоянии. В локтях на сгибах — швы. Резал вены. Из-за нее. Верхнего зуба нет. Выбили. Дрался. Из-за нее.

Скоро год как знает Тамарку. На ночь остался в день знакомства. У Тамарки кто-то был, но какая разница. Ему — хорошо. Обижает ее, но это за дело.

Сашка вылезает из-под автомобиля. Вытирает тряпкой руки, но они остаются синеватыми, а грязь забивается в поры, в ямки, из которых торчат короткие с золотым отливом у корня волоски.

— Перекинемся? — Прыш протягивает распухшую замусоленную колоду.

— Да ну, с тобой играть! — Сашка продувает папиросу. — Чего-то Самсон долго?

— У тебя она как половая щель. — Смеется Прыщ. Сашка смотрит на костяшку. Ею теперь долго не бить. — С кем схватился?

— С Аркахой. К Томке повадился. Льнет как пластырь. Я пьяный вчера притащился. Ну и понеслась. — Сашка затянулся. — Я предупреждал. Что взял?

Как старик или — как на солнце прищуривается Сашка на три бутылки, зажатые в руках Самсона.

— Кав-каз. А по мне хоть йод. — Прыщ улыбается. От зубов — пеньки. Бугорками угри, Повернулся к Самсону. — А ты?

— Без разницы. — Самсон выдергивает палец из носа. Разглядывает.

Они зашли в гараж. Прыщ заложил дверь лопатой. Сели на лоснящиеся табуретки. На столе, служившем и верстаком, и ложем, разложили еду: двести закусочной, полформового, три конфетины.

Прыщ быстро заговел. Начал гнать про войну. Показывал ногу. Мы ему не верим. Стебемся. У