Семь лет за колючей проволокой - Виктор Николаевич Доценко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«…за серию статей, выполненных на высоком уровне, вручить осуждённому Доценко Виктору Николаевичу главную премию управления… в размере пятидесяти рублей… Замполиту Давиденко Александру Игоревичу вынести благодарность и поощрить тринадцатой зарплатой…»
Представляете? До меня «пятёрка» ни разу даже не упоминалась в столь высоких начальственных кругах, а тут ещё не только главная премия зэку колонии, но ещё и благодарность Замполиту! Нужно было видеть волнение Александра Игоревича и округлившиеся глаза Степанцова, которого приехавший полковник поблагодарил «за такого работника, как Давиденко, и за то, что не оставляются без должного внимания такие талантливые осуждённые, как Виктор Доценко!».
Как бы там ни было, но с того дня я получил спец-пропуск, подписанный Замполитом, на моё свободное передвижение по колонии.
Однако эта привилегия сослужила мне и негативную службу. Многие «шерстяные» зэки «пятёрки», в других зонах они называются блатными, ревниво отнеслись к моему новому положению и не преминули открыто выражать своё недовольство: то толкнут в строю, то на плацу во время проверки в бок ткнут, — в общем, всячески провоцировали меня на драку. Защиты ждать было неоткуда, и я дошёл до такого состояния, что понял: ещё немного, и сорвусь… Зарублю топором кого-нибудь или забью молотком.
И в полном отчаянии решил встретиться с самим Бесиком, то есть с негласным «Хозяином», точнее, со «Смотрящим» колонии. Но как это сделать? И придумал…
К тому времени я сблизился с одним из «шерстяных», который нормально ко мне относился. Родом он был из Ленинградской области, и прозвище имел оригинальное — Пашка-Хруст. Дело в том, что ему вдруг стукнуло в голову поучиться в Институте культуры на заочном отделении.
(Как ни странно, но такое возможно в нашей стране, даже «за колючей проволокой».)
Захотеть-то он захотел, но для этого нужны были ещё и знания, а их-то ему явно и не хватало. А кто на «пятёрке» «сечёт по культуре»? Конечно же «москвач», то есть Режиссёр. Вот он и предложил мне, конечно же, за соответствующее вознаграждение, писать за него домашние задания, рефераты, решать творческие задачи и прочее, прочее… Мне это было нетрудно, а он позднее мог хвастаться «корочкой» о высшем образовании.
Однажды дошло до курьёза — приходит ко мне Пашка-Хруст и говорит:
«— Слушай, Режиссёр, ты не мог бы писать мои работы чуть проще?
— Зачем? — удивился я.
— Да декан заочного обучения письмо прислал, пишет, что я наверняка окончил какой-нибудь театральный институт, а потому просит перестать морочить им голову!
— Отчислили, что ли?
— Нет пока, но…
— Ладно, попытаюсь писать проще…
— А как объяснишь?
— Напишу, что с книжки Станиславского списывал, — быстро нашёлся я…»
Так вот, приняв решение встретиться с Бесиком, я обратился за помощью к Пашке-Хрусту, который тут же замахал руками:
— Ты что, Режиссёр, хочешь, чтобы тебя ногами вперед от него вынесли?
— С чего это?
— Ты же сам знаешь, как к тебе относится его окружение… Даже не представляешь, сколько раз мне пришлось тебя отмазывать, — неожиданно признался он.
Я действительно знал, что Пашка-Хруст ко мне хорошо относится, он даже на свой день рождения меня приглашал, понимая, что многие из тех, кто придут к нему, будут недовольны, столкнувшись со мной.
Почему-то вспомнились стихи, которые я написал ему ко дню рождения…
Пашке-Хрусту — тридцать
Июнь принёс мне много бед:
Я этот месяц ненавидел…
Но ты увидел в нём рожденья свет,
Никто ни разу не обидел.
Прав Пушкин: «много парадоксов под луной»!
Возьми меня: я дольше на земле живу,
Но ты — «профессор в жизни уголовной»,
Я же, Режиссёр, с трудом по ней плыву…
В ней принимать тебе решенья,
Что мне десяток слов запоминать.
Меня же мучают сомненья:
«А можно ль Режиссёру так поступать?»
Твой взгляд не очень прост, но он открыт,
Ты не принимаешь подлость, подлецов…
И я всегда готов ломать их быт —
Наследство это получили от отцов!
Свой крест нам нелегко нести!
Но мы — мужчины: бросить — не годится!
Вперёд, не склоним головы!
Нам есть чему гордиться!
На «пятёрке» трудно и фигово!
Но звучат в ушах Поэта строки:
«В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, конечно, не новей!».
Однако я отвлёкся…
— Кое-кто на меня уже волком смотрит, — продолжал меж тем Пашка-Хруст, — и всё достают и достают: чего это я так за москвача вписываюсь?
— Вот видишь! Именно поэтому я и хочу встретиться с Бесиком: если он с мозгами, то всё правильно поймёт, а нет… — Я развёл руками. — Всё равно куда ни кинь — всюду клин!
— Смотри, если по балде получишь, не говори тогда, что не предупреждал тебя.
В этот же вечер к нам в барак прибежал один из мордоворотов Бесика.
— Ты Режиссёр? — подошёл он ко мне.
— Ну…
— Пошли!
— Куда?
— К тому, с кем ты хотел встретиться…
Ещё до его ответа я понял, что он от Бесика, и на душе стало тревожно: чем закончится эта встреча? Может, напрасно я не послушался Пашку-Хруста? Напрасно или нет, размышлять было поздно: передо мною стоял посыльный, которого вряд ли бы устроил мой неожиданный отказ…
Собрав волю в кулак, я согласно кивнул и молча двинулся следом за ним…
Рождение и смерть
Для нас расставляют по жизни
Такие рогатки порой,
Что волком становится ближний,
А сам по-тигриному злой!
Тогда, потеряв силу воли,
Прервав светлой жизни полёт
И челюсти стиснув до боли,
Кидаешься слепо вперёд…
Кидаешься в жизненный омут,
Попутно устои круша…
За это в дурдоме закроют,
Сказав, что больная душа…
Там годы жизни пустые умчатся,
Забудешь, каков белый свет…
Нет в жизни ни капельки счастья:
Есть только рожденье и смерть!
Спальное место Бесика я бы постеснялся назвать шконкой: полутораспальная кровать с панцирной сеткой была заправлена белоснежным бельём и стояла в самом дальнем, блатном, углу барака. И конечно же над ней не было ни второго, ни тем более третьего яруса, а свободного пространства вокруг было раза в три больше, чем у других осуждённых.
Бесик полулежал на подушках
