Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

В лесу раздался треск и удар, и Спиридона тут же оковал ужас. Вот опять – Оковец и есть! На то и Оковский лес. Но мальчик уже сообразил, что то рухнуло старое какое древо. И сбросил оковы.

Уходить решил краем леса, боясь открытого пространства. Авось так-то и набредет на утерянный Днепр. А там и тропа сыщется. Да и вода ему жизненно была необходима. Сколько уже не пил, глотка пересохла. А главное – по воде надо было пойти, чтобы та унесла его следы прочь от носа медвежьего. Еда[350] медведь его и вынюхает.

Но перед уходом Спиридон снова вышел на край леса, чтобы поглядеть, отчего так разграялись гавраны. И увидел уже не двух гавранов, а с десяток. Они расклевывали деда Мухояра и волхва Хорта. Спиридон сжал зубы, кулаки – и чуть было не метнул копье в ближайших, пировавших над Хортом. Да вовремя спохватился.

Надо было уходить.

Да он не смог.

Вернулся на место, где было кострище, сбросил мешок, отвязал топор и, морщась от боли в плече, принялся валить целые елочки, усохшие на корню. Благо тут их было достаточно. Для передышки схватывал несколько таких елок и тащил их к Хорту, другие – к Мухояру. Елки те даже и рубить не надо было, они валились под тяжестью Спиридона. Только у иных надо было подрубать корни.

Со Спиридоном что-то случилось. Он был сам не свой. Рубил и таскал деревца, забыв о боли, жажде, голоде. Откуда и силы взялись. С горячего лица градом катился пот. Глаза тоже были горячие. Его будто лихорадка некая охватила. Лихорадка-то охватила, да то не были оковы леса. Оковы он как раз и разбивал.

Наконец остановился, переводя дух, глядя исподлобья на две кучи сухих елочек среди трав. Сперва он думал просто навалить на деда и Хорта этих елочек да подпалить их, но потом сообразил, что так они не сгорят, надо, чтобы и под телами были елочки, как под тем Бахарем, коего хоронили Хорт с Мухояром. И он постелил елки крест-накрест и подле Мухояра, и подле Хорта. Посмотрел и еще толще содеял те постели. Собрался с духом и взялся за деда. Дед был тяжел, разбитая голова его моталась. Натуживаясь, Спиридон затаскивал его на те елочки. Положил ровно ноги, руки, уже и не боясь мертвого. Палкой собрал тех змей сизо-алых, подсунул ближе к телу. После того перешел к Хорту. Тот был разорван сильнее. Один глаз уже зиял дырой – склевали гавраны. Но Спиридон совсем не пугался. Будто заговорил его кто. Или вымолил. В животе Хорта хлюпало и бурчало, когда он тащил его на еловое ложе. Но и Хорт возлег. И его руки-ноги были вытянуты, а единый глаз вперялся в небо. Спиридон затем навалил елок и на Хорта, и на деда.

Спиридон посидел и взялся высекать искру. Все уже было сухим, солнце целый день лилось с неба, хоть и затянутого с полудня паволокой, но пропускающего его лучи, и огонь занялся. Гавраны летали кругами в небе и возмущенно граяли. Конечно, их далёко было слыхать…

Спиридон провел сухим вязким языком по шелушащимся губам и понял, что скоро и помрет, еже не вкусит водицы… Да идеже ее взять?..

Он оглянулся и сразу заметил бурую тушу справа, на краю леса.

То бысть медведь.

Он медленно шел на грай гавраний, приостанавливался, вытягивал шею, принюхиваясь. Спиридон нисколько не забоялся уже. Все то, что случилось здесь, на самом верху Днепра, на этой невидимой горе, вымотало его и содеяло почти бесчувственным. Он тупо глядел на приближающегося зверя и подбирал копье. И уже видел, что то бысть не утренний зверь, который был чернее и многажды крупнее. А этот – мельче и светлее, действительно бер. У Спиридона не было ни сил, ни желания бежать к спасительному дубу. Одурев от всего, он стоял и глядел и просто ждал, что содеется далее в этой-то книге, как то вещал Ефрем Дымко. Что теперь впишет неведомая длань, какие буквицы. И к чему они будут – к его животу али к его погибели… И вот во что складывались те буквицы: д-у-н-у-л в-е-т-р и д-ы-м и ж-а-р к-о-с-т-р-о-в-н-а-н-е-с-л-о н-а б-е-р-а… И тот сразу попятился, мотнул башкой, повернул и пошел прочь, оглянулся, оскалясь, а ветер гнал ему вослед жар и дым, и медведь нехотя побежал. Забоялся огня-то… Видно, научен лесными пожарами, опалён…

Спиридон, почуяв на груди крестик свой, поднял с трудом руку, сложил два перепачканных смолой, и сажей, и кровью деда русальца Мухояра да волхва Хорта пальца и осенил себя знамением.

Да и живый ли тый бер черный после ударов Хорта? Кровь с его шубы так и сбегала в три ручья. Может, идеже и завалился в чащобе да издох. Иначе уж и вернулся бы. Бо день целый прошел, солнце уже село и наступали вечерние теплые звенящие комарьем сумерки.

Но оставаться здесь Спиридон не мог без глотка единого воды.

Тут он опомнился, что не сыскал котел. Побрел в травах, глядя туда и сюда, и увидел. Котел был смят лапой Волохатого. Мальчик сунул котел в мешок.

И, еле переставляя ноги, побрел прочь, в сторону, противную той, в которую убежал бурый медведь. Огнь уберегает, да ночь придет, и все загаснет. И пить, пить, пить охота… Уходить, надоть уходить.

И он шагал по кромке леса, с трудом дыша, горя ртом, горлом, грудью, брюхом, будто это у него в брюхе и разожгли два погребальных костра. Гавраны ожесточенно граяли. Он оглянулся. Черные птицы кружили в ослепшем небе, к которому подымались густые черно-белесые дымы. В воздухе вились длинные пряди сажи, будто кто ткал траурные ленты, и они выписывали на днепровском-то мухояре дерева и ручьи, цветы да птиц вырия для новых насельников, Хорта и Мухояра. И проводником им бысть Волохатый с черными бездонными глазами.

Часть пятая

Шёлк да янтарь

1

И так начались одинокие блуждания Спиридона из Вержавска в дебрях Оковского леса.

В тот вечер он и не сумел далеко уйти от места прежней стоянки, ноги уже не слушались, и наступала ночь, душная, комариная. Изнемогая от жажды, он зашел в лес и под елью устроил маленькую вежу. Пожевал свежих отростков на еловых лапах, они были кислые и хоть немного утоляли жажду. Водой надо было сбить со следа Волохатого, еже тот живый. Но Спиридон просто рухнул на срубленные еловые лапы и тут же уснул. И будь что будет. А проснулся глубокой ночью от бурления и грозы. Но то было не бурление небес и еще не гроза. А еловые отростки содеяли свое, и он едва успел выскочить из вежи, метнуться в сторону да спустить