Петербургская Коломна - Георгий Зуев

затем переносились в столовую, за чайный стол, уставленный множеством вкусных вещей, приготовленных Надеждой Константиновной.

Бенуа вспоминал, что часто на этих вечерах «Костя и Анюта нас угощали пением преимущественно старинных итальянских песен и арий. Костя был вообще очень музыкален, и его страсть к музыке, его глубокое понимание ее в значительной степени способствовали нашему с ним сближению. Он годами учился петь. Голосом обладал приятным, с бархатистым тембром. Однако он все портил той, доходящей до карикатуры аффектацией, которую он вкладывал в исполнение любого романса, сам упиваясь звуком своего голоса, вздымая очи к небу и кладя руку на сердце».

За обедом, в течение которого хозяйка дома по второму и третьему разу потчевала детей и их друзей вкусными, собственного изготовления пирогами, Андрей Иванович обыкновенно что-либо рассказывал. Саша и Костя начинали над ним подтрунивать. Анюта и Надежда Константиновна при этом заливались тихим и совсем необидным смехом.

Старший брат Анны Андреевны, Саша, уже в юности полнеющий человек, являл собой олицетворение благодушия и добродушия. Он был, по выражению А.Н. Бенуа, «…великим смехачом и любил всех веселить и смешить», очень искусно пародируя певцов итальянской и русской оперы. Сколько бы он ни представлял баса Мельникова, тенора Васильева, М. Фигнер, Славину или Мизини и Котиньи, каждый раз со зрителями, в том числе и с Шурой Бенуа, «делалась истерика смеха» – до того верно и точно передавал он манеру исполнения этих замечательных артистов, их повадки и, разумеется, все комические недочеты, присущие каждому из них. При этом все знали, что насмешливость Саши Сомова не мешала ему самому искренне наслаждаться их искусством.

Сомовская семья слыла замечательной, доброй и дружной, и всякий, кто к ним приходил, чувствовал себя там как дома. Константин Андреевич в лице сестры имел преданного друга, редкого по своим душевным качествам и доброжелательности человека. Дружбе способствовала общность их интересов и совместная работа в искусстве. Анна Андреевна сама являлась талантливым художником-прикладни-ком, участницей многих выставок «Союза русских художников», а затем «Мира искусства». Она была близка к кругу основных организаторов этих вернисажей. В своих воспоминаниях А.Н. Бенуа писал: «Костя поощрялся в рисовании отцом. Его в живописи поддерживала и его сестра Анюта, тогда еще не бывшая замужем, к которой он с детства и до конца жизни питал чувства, близкие к обожанию».

Анна Андреевна имела тонкий вкус, была всегда жизнерадостной и обладала чувством юмора. Уже находясь в эмиграции, страдая от своего эгоцентризма, честно признаваемого, Константин Андреевич писал: «Я, как ни хочу, не могу никого любить кроме себя. И Анюты. Это чувство пронесено через всю жизнь. Оно прочно, как железо». В старости художник по-доброму завидует двум, может, самым для него дорогим людям на свете – любимой сестре Анне Андреевне и Александру Бенуа, своему близкому другу. Сестре завидует, «потому что у нее светлое мировоззрение и умение любить людей, т. е. доброта, помимо прелести, изящества, духовности, культуры и других добродетелей». Шура Бенуа вызывает у художника зависть «легкостью, с которой он всегда работает». В своей Анюте Константин Андреевич находил соединение духовности и душевности – драгоценное сочетание, столь редко сочетаемое в одном в человеке.

С наступлением дачного сезона большинство обывателей среднего достатка – служащие, чиновники и даже офицеры, будучи связаны с городом в силу своих служебных обязанностей, старались вывезти свои семьи в зеленые дачные уголки под Петербургом.

Начиная с марта-апреля каждого года, в газетах Санкт-Петербурга появлялись многочисленные объявления, предлагавшие горожанам снять дачу «в прекрасном и здоровом месте».

Выезд горожан на дачу – всегда массовое и хлопотное явление. Он напоминал паническое бегство жителей из города. По традиционному представлению питерцев, оставаться в нем летом считалось делом убийственным.

На дачах бывало и чинно и шумно. В зелени участков слышались звуки граммофонов, на клумбах пестрели цветочные ковры.

Отправив семьи на дачи, главы семейств имели возможность бывать там раз-два в неделю. Все оставшееся время им приходилось жить на положении холостяков и столоваться в местных кухмистерских, трактирах, ресторанах, где, пользуясь ситуацией «дачной горячки», брали дорого и кормили отвратительно. В газетах Петербурга в этот период появлялись хлесткие статьи о том, что в кухмистерских и прочих ресторациях еду готовят на плохом масле и (о, ужас!) даже просто на сале! Всякие жалобы на недоброкачественность пищи бесполезны. «Бедняги получают неутешительный ответ – „не нравится, не ешьте!“ Подумать только! – негодовал корреспондент петербургской газеты. – Подобные вещи преподносятся в заведениях для так называемой „чистой публики“, ибо о заведениях низшего уровня говорить не приходится».

Каждым летом Сомовы жили в Мартышкино на Пасторской улице. После своего замужества Анна Андреевна также снимала дачу в этом поселке, неподалеку от родителей. В Мартышкино же каждое лето жила семья Бенуа с детьми.

Дача, постоянно снимаемая Сомовыми, мало чем отличалась от других небольших домиков с маленькимими садиками. Местные жители жили небогато, но достойно. На краю поселка стояла кирха, довольно красивая и добротно построенная, селение располагалось у самого моря и отделялось от него полоской песчаных дюн. Вдоль побережья росли прекрасные сосны с могучими бронзовыми стволами и пахучей игольчатой кроной. Жители поселка выращивали прекрасную клубнику и малину. На берегу были разбросаны почерневшие от времени рыбацкие хижины с постоянно сушившимися на шестах сетями.

Вдали, в глубокой ложбине, виднелась высокая труба покосившегося домика, знаменитая по всей округе пекарня «Выборгские кренделя», выпускавшая лакомство, за которым люди приезжали не только из ближайших мест, но даже из Петербурга. В меру сладковатые, пахнущие не то кардамоном, не то ванилью, изумительно белые внутри и в меру коричневые снаружи, эти кренделя просто таяли во рту. Пеклись они по старинному шведскому рецепту, тайну его строго хранили в семействе пекаря. Далеко от берега, за железной дорогой, находилось кладбище с останками гольштинцев из свиты Петра III, поголовно перебитых в день переворота в 1762 году.

На самом берегу залива, занимая большой земельный участок, возвышалась особняком дача царского повара Максимова. Каменная трехэтажная дача имела огромный фруктовый сад и даже собственный небольшой сосновый парк. От нее в море выступал персональный железобетонный причал. Берег залива в то время пляжем не служил. Тогда еще не было принято загорать или просто лежать на песке в купальных костюмах. Это считалось неприличным. Далеко от берега, в море, предприимчивые люди устраивали купальни, сооружая деревянные платформы на сваях. В воду вела удобная лестница. Дно купален устилалось песком, глубина – по пояс. Купальни считались платными. Дачники в Мартышкино обычно заранее покупали сезонный билет, стоивший 3 рубля. Существовало строгое расписание для купания женщин и мужчин.

В Мартышкино на дачах жило много немцев: чиновников, служащих, ремесленников, очень инициативных и организованных людей. Их усилиями в период дачного сезона здесь создавалось гимнастическое общество, куда дачники с удовольствием записывали своих детей. Три раза в неделю по два часа опытные инструкторы обучали ребят гимнастическим упражнениям и упражнениям на спортивных снарядах. По воскресеньям в помещении общества устраивались танцы для взрослой дачной публики. Два раза за лето родителям демонстрировались «отчетные» выступления ребят, занимавшихся гимнастикой. Устраивались также интересные и веселые прогулки для детей и походы с играми и забавами. На дальние маршруты проводились сборы по 20 копеек, они шли на покупку бутербродов и молока. Провизию несли с собой в больших плетеных корзинах. В поход шли строем в ногу под барабан. За отличия и успехи в гимнастических упражнениях детям вручали красивые значки общества, на них были начертаны начальные буквы латинского изречения: «В здоровом теле здоровый дух».

В двух верстах от Мартышкино находился маленький монастырь св. Арефия. Его монахи накупили самоваров и под большой елкой поставили столы и лавки. Дачники с удовольствием приходили сюда со своими бутербродами, заказывали самовар (за 10 копеек – маленький, а за 20 – большой). Дачники в Мартышкино назывались «мартышками». Они весело и дружно проводили время. Вокруг простирались чудесные зеленые леса, парки, а в них много ягод и грибов. Неподалеку – Петергоф с его замечательными фонтанами. Быстро образовывались компании молодежи, в них обычно входили и Сомовы. Брали с собой бутерброды, лимонад, гитары. Спиртного не полагалось. Пили молоко и варенец, приносимый в симпатичных керамических горшочках предприимчивым лесничим. И без вина было весело. Пели, играли в горелки. Появился футбол. Команда «мартышек» ездила играть в Стрельну, Петергоф. Гимназисты и студенты развешивали по Мартышкино объявления, что они готовят к переэкзаменовкам. И зарабатывали по 7-10 рублей в месяц за уроки – на карманные расходы, цветы дамам сердца и оплату билетов на танцы и спектакли. Андрей Иванович приезжал на воскресенье, усталый, нагруженный покупками. Его буквально воскрешал отдых на свежем воздухе.