История жизни, история души. Том 3 - Ариадна Эфрон

Мы пишем каждый день, и пишут нам в ответ... Мы в памяти своей воссоздаём движенья,

Звук голоса, лица черты и выраженья И мысленно ведём беседы за двоих...

Но письма, но мечты... не утвердишься в них! Как сердцем ни стремись, даль остаётся далью, Она бледна, смутна и отдаёт печалью...

Отсутствие! о ты, тягчайшая из мук!

Её ли тщетных слов утихомирит звук И чувств самообман? Усталые надежды Пытаемся рядить в непрочные одежды Предвидений благих и опреснённых дум,

Но — горечи вослед — тебе пронзает ум Сомнение одно, язвящее, как жало, Мгновенное, как вихрь и как удар кинжала, Отравленной стреле из лука дикаря Подобное... Как знать, быть может, и не зря Проклятая тебя догадка осенила?

Читаешь ты письмо: о, как тебя пленило И тронуло — до слёз — признание её!

Но домыслов уже слетелось вороньё:

Что, если в этот час подруга не с тобою? Покуда для тебя угрюмою рекою Меж голых берегов текут уныло дни,

Вдруг для неё светлы и веселы они? Невинность так резва — так ветрена порою!

И снова над письмом склоняешься с тоскою...

Скерцо природы вливается в скерцо Чувств моих — рай умножая на рай!

Синее небо венчает собою Вечную синь моей ясной любви...

Рад я погоде, доволен судьбою,

Каждой надежде велевшей - живи!

Мило мне месяцев преображенье,

Шалости вёсен, премудрости зим:

Все они стали Твоим украшеньем,

Как Ты сама — утешеньем моим.

* * *

Нежный строй голосов отзвучавших Я в сегодняшнем лепете чую;

В робкой бледности — краску иную,

Трепет зарев, ещё не пылавших...

В дне вчерашнем иль завтрашнем — где мы? Где мы, сердце? В тумане глубоком Ты провидишь недремлющим оком Всем поэтам присущую тему.

Умереть бы в печалях, весельях, -О, любовь! - как часы и мгновенья,

В непрестанном и вечном движенье... Умереть бы на этих качелях!

ВАЛЬКУР

«Его Величества виктории» Старинная гравюра

В садах зелёных Жар черепиц —

Кров для влюблённых Залётных птиц...

И каждый кустик -Хмель, виноград -Тех в дом свой пустит,

Кто выпить рад.

По многим жаждам

Есть погребки — Служанки в каждом Не столь робки... Поля,овраги, Дороги, май... Друзья! Бродяги!

Ну чем не рай?

БРЮССЕЛЬ

Карусель

Мимо ямы Стороной Мчи меня, мой Вороной!

В. Гюго

За кругом круг упряжки коней,

За другом друг сто тысяч кругов...

Под вой гобоя, под визг рожков Крутись, вертись, кружись веселей! Пока хозяин с хозяйкою чинно Гуляют за городом по парку,

На карусели солдат кухарку Катает — видный собой мужчина. Кружитесь, кони, услада слуг,

Под крик кларнета: покуда с вас Зеваки круглых не сводят глаз, Карманник не покладает рук.

Когда слоняешься ты с толпою,

В затылке гулко, в желудке сладко, Не то что славно, не так чтоб гадко, А шатко-валко, как с перепою. Кружитесь, кони, не зная троп,

Ни вкуса сена, ни жала шпор...

Пусть вас уносит во весь опор Ваш вечно круглый шальной галоп! Ещё быстрее! Голубку скоро Захочет голубь от карусели Отвлечь: другое пойдёт веселье Без госпожи и её надзора. Кружитесь, кони! Плащ тёмный свой Усеял звёздами небосклон;

Уже уходят она и он;

Кружитесь под барабанный бой!

МАЛИН

Краснеет замка черепица Над синей пропастью двора... Толкает ветер флюгера И, подразнив их, дальше мчится Тревожить льны и клевера.

Сахару луговых просторов,

Их серебристый травостой, Перекроил деревьев строй На сотни новых кругозоров Волнистой линией густой.

По этим ласковым равнинам Бесшумно мчатся поезда... Дремлите, тучные стада,

В своём величии невинном Под тёплым небом цвета льда...

Неторопливым разговором Спешащий полнится вагон,

Где каждый тихо погружён В пейзаж пленительный, в котором Как дома был бы Фенелон.

STREETS*

II

Внезапно - что за наважденье! Реки тяжёлое скольженье Вдоль улицы средь бела дня!

За парапетом мелкой кладки,

Как продолжение брусчатки,

Течёт, молчание храня.

Так распростерлась мостовая,

Что бледная, как неживая,

* Улицы (англ.).

Густопрозрачная вода Отображает лишь туманы:

В ней эти виллы и каштаны Не отразятся никогда.

* * *

О, прелесть женская! О, слабость! Эти руки — Творительницы благ, гасительницы мук!

Оленья кротость глаз, «нет» говорящих вдруг Нам, что искушены в дурной мужской науке!

О, женских голосов врачующие звуки,

Пусть лгущие порой! О, благодатный круг Рыданий и рулад! О, песня, смех, испуг,

О, заглушённый стон в миг счастья, в час разлуки!

Как жизнь сама - жесток и страшен человек...

Ах, если бы вдали от схваток и от нег

Нам сохранить хоть край покинутой вершины!

Чтоб осенила нас младенческая твердь Доверия, добра... Что нас ведёт, мужчины?

И что оставим здесь, когда наступит смерть?

* * *

Печали, Радости, убогие скитальцы!

Ты, сердце, что опять, угаснув лишь вчера,

Пылаешь, — всё прошло; окончена игра!

И тени от добыч не удержали пальцы!

Сонм ненасытных чувств - отмучились, страдальцы! Отпелись, отклялись, отнежились — пора! Истоптанной тропой плетутся со двора Смех и старуха Грусть, — прощайте, постояльцы!

Безгрешен, отрешён, блаженной пустотой Наполненный — теперь ты познаёшь покой,

И в новой чистоте твой дух и ум — едины.

А сердце, что вчера, гордыней сожжено, Отчаивалось, - вновь к любви вознесено И постигает жизнь — предвестницу кончины.

О, жизнь без суеты! Высокое призванье —

Быть радостным, когда не весел и не нов Любой твой день в кругу бесхитростных трудов, И тратить мощь свою на подвиг прозябанья!

Меж звуков городских, меж гула и бряцанья, Настраивать свой слух на звон колоколов И речь свою — на шум одних и тех же слов,

Во имя скучных дел без примеси дерзанья!

Средь падших изнывать, затем чтоб искупить Ошибки прежних дней; и терпеливым быть В безмерной тишине возлюбленной пустыни...

И совесть охранять от сожалений злых, Врывающихся в строй намерений благих...

— Увы! — сказал Господь: всё это — грех гордыни!

* * *

Закон, система, запах, цвет!

Слова пугливы, как цыплята,

А на мечте — подошвы след.

Плоть стонет, на кресте распята...

И вас преследует, как бред,

Смех толп, соблазнами чреватый.

Неласковость небес глухих,

Цветов сомнительных цветенье,

Твои змеиные движенья,

Любовь, вино сосков твоих,

Наш грешный мир и рай Святых...

Нет смысла в этом наважденье Страдания и наслажденья -Нет объясненья нас самих!

* * *

Как волны цвета сердолика,

Ограды бороздят туман;

Зелёный, свежий океан Благоухает земляникой.

Взмах крыльев мельниц и ветвей Прозрачен, их рисунок тонок;

Им длинноногий жеребёнок Под стать подвижностью своей.

В ленивой томности воскресной Плывут стада овец; они Кудрявым облакам сродни Своею кротостью небесной...

Недавно колокольный звон Пронёсся звуковой спиралью Над млечной, дремлющею далью И замер, ею поглощён.

* * *

Брат-парижанин, ты, что изумляться рад,

Взойди со мной на холм, где солнцу нет преград, -Здесь родилось оно, и блеск его рожденья Взывает к торжествам, ждёт жертвоприношенья... Идём! Какой театр в холстах своих таит Такую даль и близь, такой обширный вид В мерцающей пыльце на серебре тумана.’ Поднимемся наверх, пока свежо и рано...

В удобнейшей из лож теперь расположись, Художнику тона, бесспорно, удались:

Жар черепиц в тенях платанов и акаций,

Собора светлый взлёт, и мрак фортификаций,

Не страшных никому, и частокол зубцов И шпилей вдоль гряды червонных облаков,

И позолота их по золоту восхода, — Сокровищницы блеск в атласе небосвода...

Когда на эту высь ты дал себя увлечь,

Признайся, что игра, пожалуй, стоит свеч,

Что «недурён пейзаж»... Теперь найди терпенье, Чтоб, ноги потрудив, своё потешить зренье (Не знавшее иных просторов и красот,

Чем «сельский колорит» монмартрских высот, ^ Зелёных, как нарыв, с их сыпью бледных зданий И запахом трущоб) - иных очарований Картинами; пойдём прибрежною, такой Тенистою, такой росистою, тропой

К предместьям городским; до них подать рукою;

Вот улочка бежит под аркою крутою:

И складны и милы старинные дома,

Текущие ручьём, как улица сама,

Чтоб окаймлять её изгибы и извивы,

Под зеленью резной, с тенями цвета сливы...

Как рядом с этим всем устойчиво скучна «Османновских» жилых кварталов новизна!