Лихие гости - Михаил Щукин

Словно догадавшись о его опасениях, барыня осторожно погладила его по плечу и успокоила:

— Я тебе только добра хочу, мальчик… Я тебя…

Она замолчала, словно задохнулась внезапно, еще раз погладила его по плечу и убрала ладонь в черной перчатке. Мишатка, не отрывая взгляда от узкой щели, не обернулся и не посмотрел на барыню — словам, даже самым ласковым, он не верил.

А коляска катилась и катилась по ровной дороге, оставляя за собой черные, извилистые полосы; солнце, поднимаясь все выше, окрашивало белую равнину в розовый играющий цвет.

Ехали долго. Лишь к полудню увидел Мишатка аллею из старых высоких лип, а дальше, когда она кончилась, увидел огромный белый дом с круглыми колоннами и услышал негромкий голос барыни, которая с легким вздохом сказала:

— Ну вот, мальчик мой, мы и дома…

Быстрым движением она погладила Мишатку по голове и приказала Илье, чтобы срочно истопили баню. Сама же, не оглядываясь, поднялась на высокое крыльцо, где ее встречали с поклонами дворовые, и прошла в дом.

Илья почесал пятерней широкую черную бороду, хмыкнул и коротко кивнул Ковриге с Мишаткой:

— Ступайте за мной.

Напарившись до звона в ушах, соскоблив и смыв с себя прикипевшую дорожную грязь, досыта наплескавшись в горячей воде, легкие и чистые, словно народились заново, Коврига и Мишатка вывалились из бани в предбанник и блаженно растянулись на широких, добела выскобленных лавках. От малиновых тел шел пар. Едва-едва отдышались. Попили холодного кваса из бочонка, который стоял в углу, и окончательно повеселели.

Дверь в предбанник широко распахнулась, и кучер Илья заслонил собой весь дверной проем. В руках он держал одежду. Бросил ее на лавку, коротко приказал:

— Одевайтесь. Рвань свою не трогайте — велено в печке сжечь.

Взялся уже за скобу, чтобы уйти, но Коврига остановил его:

— Погоди, милый человек, скажи слово: за какие заслуги нам такой почет оказывают? Неужели и кормить будут?

— Верно мыслишь. Велено отвести в людскую, накормить и спать уложить. А про заслуги не знаю — не сказывали. Одевайтесь.

Да, сразу было видно, что из Ильи лишнего слова не вытянешь. Коврига с Мишаткой оделись и вышли из предбанника на вольный воздух. Солнышко успело согнать снег, и он белел теперь только в низинах. Тихо, благостно было в округе, и дух стоял, будто свежий арбуз разрезали. Коврига остановился, запрокинул голову и долго смотрел в небо, словно желал что-то разглядеть в легкой просини. Вздохнул:

— Сладкая она все-таки штуковина — жизнь! Слышь, Мишатка?

— Слышу. А почему сладкая?

— А вот поживешь с мое, тогда поймешь. Сла-а-а-дкая…

В людской их накормили от пуза, уложили спать на деревянных лавках, мягко застланных, и они блаженно вытянулись на них, сморенные усталостью и сытным ужином. Коврига только и успел промолвить:

— В толк не могу взять — зачем мы ей? Чудная барыня…

4

Любовь Сергеевна Остроухова, урожденная Астахова, замуж была выдана в семнадцать лет за порядочного и почтенного человека — генерала от инфантерии Петра Петровича Остроухова, который незадолго до свадьбы вышел в полную отставку и поселился в своем родовом имении Дубовищи Нижегородской губернии. Словно редкое и теплолюбивое растение, с великим бережением, привез Петр Петрович юную жену в имение и одарил ее искренней любовью, ежечасной заботой. Любовь Сергеевна, благодарно отзываясь на его добрые чувства, расцвела во всей своей красоте — глаз нельзя было отвести.

Вскоре у них родился мальчик, которого нарекли по святцам Юрием, и жизнь в старинной усадьбе наполнилась особым смыслом и уютом счастливой семьи.

Все рухнуло в один день — тихий стоял день, ласковый и солнечный. Петр Петрович с маленьким Юрой, было которому к тому времени шесть лет, отправились гулять далеко от усадьбы, чтобы посмотреть на озеро Светлое — там, как рассказали дворовые, в такие дни плавают утки со своими подросшими утятами.

Едва лишь добрались до озера, как вскипел страшной силы вихрь, пронесся, вздыбив водную гладь, а на небе взбухла черная туча, грянул гром, и встал стеной проливной дождь. Петр Петрович схватил Юру в охапку, бросился к одиноко стоящему дубу, чтобы укрыться под ним от дождя, но едва успел добежать до дерева, как вызмеилась из тучи ломаная молния, раскаленная до ослепительно белого цвета, и ударила ему под ноги…

Мужик, ехавший по дороге на телеге, повернул коня, погнал его к рухнувшему на землю барину, да только, как оказалось, зря торопился: Петр Петрович с Юрой были мертвы, одежда на них дымилась, а вокруг лежал рваный круг опаленной до черноты травы.

Любовь Сергеевна почернела, как та опаленная трава. Несколько лет не снимала траур, никуда не выезжала и даже не замечала, что в мире ничего не нарушилось: лето сменялось осенью, осень — зимою, а затем, в положенные ей сроки, расцветала весна; перед глазами у нее, никуда не исчезая, стоял все тот же летний день, рассеченный внезапным вихрем и ломаной, добела раскаленной молнией.

Только лет через пять стала она понемногу приходить в себя и вникать в дела имения, которые, как оказалось, шли из рук вон плохо. С удивлением обнаружив, что вместо доходов зияют лишь одни прорехи, Любовь Сергеевна занялась обширным своим хозяйством, вникая во всякую мелочь, увлеклась, сама того не заметив, и не прошло трех лет, как к ней стали ездить соседи, чтобы полюбопытствовать на ухоженные и урожайные поля, на богатый сад, на чистый скотный двор, на разноголосый птичник и идеальную конюшню.

Но хозяйственные хлопоты не помогали до конца изжить горе. Оно лишь чуть отступило в сторону, давая ей передышку, и напоминало о себе неустанно: то натыкалась она на Юрины рубашки, то на его башмачки, то попадали ей, всегда случайно, вещи Петра Петровича и она, подолгу не выпуская их из рук, рыдала без слез, потому что все слезы были уже выплаканы.

Случайный взгляд, брошенный из коляски на шумно кричавших нищих, будто высветил лицо мальчика, и он показался Любови Сергеевне удивительно похожим на Юру, а в следующее мгновение ей уже показалось, что это сам Юра, на которого налетят сейчас и которого станут бить злые нищие. Она закричала Илье, чтобы он остановил лошадей, велела выручить мальчика и взять его с собой. Про взрослого нищего, про Ковригу, она почему-то даже не думала, а когда приехали в усадьбу, то пожалела, что он оказался здесь. Коврига будто стоял между ней и Мишаткой, удивительно похожим на Юру, и поэтому был лишним, ненужным. Всю ночь проведя без сна, под утро она приняла решение, утвердилась в нем и сразу после завтрака приказала, чтобы Коврига поднялся наверх, в зал.