Полуночное солнце - Рэмси Кэмпбелл

что некоторыми из них лучше не делиться с детьми, пока те не подрастут. Услышав, как мягко захлопнулась дверь кабинета, Эллен заглянула в комнату Джонни.

– Пойдемте в гостиную. Здесь сидеть слишком холодно, – сказала она.

Когда дети торопливо проскочили мимо нее, оба с испугом поглядели наверх, в сторону кабинета. Лучше пусть сидит там, пока они снова не начнут ему доверять, думала Эллен в смятении и гневе о переменах, произошедших в их жизни. Она повлекла Джонни и Маргарет в гостиную, где остывал газовый камин, и его керамическая поверхность потрескивала, как будто он силился обрести новую форму. Эллен включила верхний свет, и елка втянула в себя свои тени.

– Дети, скажите, если хотите есть, – произнесла она.

– Я не хочу, – совершенно не типично для себя ответил Джонни.

– Извини, мам, но я тоже.

– Вот только попробуйте не нагулять аппетит к рождественскому ужину! – с комичной свирепостью произнесла Эллен, стараясь скрыть свое горе. Поскольку это не вполне получилось, она ухватилась за ближайший предмет, способный отвлечь внимание: пульт от телевизора. – Посмотрим, не вернулся ли к нам остальной мир, – сказала она.

И тут же пожалела, что заговорила об этом. По всем каналам роились белые мухи, которые вроде бы вырисовывали определенные узоры, привлекавшие взгляд. Эллен попробовала включить радио, но то издавало лишь шум, в точности повторявший шипенье телевизионных помех и наводивший на мысль об удручающе нескончаемом снегопаде. Когда она выключила оба прибора, тишина словно окутала мысли одеялом. Она сделала глубокий вдох.

– Ладно, во что будем играть?

– В ту игру, где надо рисовать только часть рисунка, и никто до самого конца не видит, что получилось целиком, – сказал Джонни.

– Ну, давайте, – согласилась Маргарет, словно делая ему одолжение.

Эллен отправилась за бумагой для рисования. Как только она раскрыла на обеденном столе свой альбом, орнаменты, которые она успела нарисовать, бросились в глаза. Она заморгала медленно и с усилием, пролистнула до чистых страниц, вырвала две и принесла в гостиную.

– Джонни, раз уж ты предложил эту игру, начинай.

Джонни взял одну из своих книжек, чтобы подложить под лист бумаги. Он набросал голову и загнул часть листа, прежде чем передать его Маргарет, чтобы она добавила шею и плечи. Эллен пририсовывала к невидимой фигуре верхнюю часть торса, и тут вспомнила, как эту забаву называют сюрреалисты: «изысканный труп». Игра явно старше сюрреалистов, подумала Эллен, и это не показалось ей особенно обнадеживающим. Но рисование хотя бы помогло Джонни развеселиться. Она загнула свою часть листа и передала ему, чтобы он вдоволь насмеялся, изображая живот. Под конец лист бумаги снова вернулся к нему, чтобы он добавил ступни и развернул листок.

Джонни надеялся, что результат заставит его расхохотаться, и действительно получилось смешно, но не слишком.

– Неплохо, – одобрила Маргарет, судя по тону, больше из вежливости.

Если обычно фигуры в конце игры получались смехотворно нелепыми, эта была странной в ином смысле. Она получилась неожиданно симметричной, как будто все они пытались изобразить одну и ту же форму. Эллен показалось, что своими грубыми чертами рисунок напоминает пещерную живопись, примитивную попытку запечатлеть… что? Если бы это действительно было примитивное искусство, она увидела бы в изображении некий образ в процессе обретения себя или же проходящий определенную стадию перевоплощения. При взгляде на выправку существа создавалось ощущение чего-то громадного; узоры внутри контуров его тела намекали на начало какого-то дальнейшего роста. Но сильнее обескураживало другое: чем дольше она смотрела на лицо, которое дал ему Джонни, тем сильнее это лицо походило на карикатурный портрет его отца, такую карикатуру, которая, кажется, готова превратиться в нечто совершенно иное. Эллен рассматривала существо, когда услышала, как открылась дверь кабинета и раздались шаги на лестнице.

Она не до конца закрыла дверь в прихожую, а закрывать ее прямо сейчас – лишь усиливать страхи детей. Поэтому она взяла чистый лист бумаги и принялась набрасывать новое лицо, когда медленные шаги Бена добрались до середины лестничной площадки. Она старалась казаться безмятежной, чтобы и дети могли успокоиться. Но беда была в том, что лицо, которое она рисовала, слишком сильно напоминало лицо Бена, а когда она попыталась его подправить, оно вовсе перестало походить на лицо. У нее возникло ощущение, будто она призвала Бена вниз, рисуя его.

Его шаги прозвучали в прихожей, двинулись к кухне, и она услышала, как брякнули жалюзи на окне. Ее карандаш покрывал лицо узорами, вполне тянувшими на ночной кошмар татуировщика, когда размеренные шаги снова прозвучали за дверью и начали подниматься по ступенькам. Ей показалось, прошло слишком много времени, прежде чем она услышала, как закрылась дверь кабинета, и дети выдохнули с таким видимым облегчением, что пришлось задать вслух вопрос, крутившийся в голове:

– А раньше папа ничем вас не пугал?

– Нет, – выпалил Джонни, демонстрируя и преданность отцу, и показную храбрость.

– Я испугалась, когда мы в лесу играли в прятки, и он чуть не потерял нас.

– Не потерял же.

– Я и не говорила, что потерял. Мама спросила, бывало ли с ним страшно, если ты слушал.

– Нет, она не так сказала.

Даже спор может сейчас оказаться кстати, подумала Эллен, если поможет им снять напряжение, пусть даже их перепалка бьет ее по нервам. Однако спор угас сам собой, и тишина все разрасталась – вот так же недавно растекался по комнате холод от приближения Бена.

– Будем еще играть? – спросила Эллен, оторвав полоску бумаги с нарисованным лицом. – Очередь Пег начинать.

Маргарет приняла листок и карандаш, положенные на книжку, и поглядела на чистую бумагу так, словно уже видела там картинку. Она с неохотой взялась за карандаш и провела линию, прикрывая от их взглядов свободной рукой. Какое-то время она рисовала – достаточно долго, решила Эллен, чтобы изобразить не только лицо, – а затем ее глаза расширились, словно она вышла из гипноза, и она смяла листок.

– Не трать зря бумагу, милая, – упрекнула Эллен, протягивая руку, чтобы забрать листок. Маргарет съежилась в кресле, и Эллен не поняла: она не хочет, чтобы увидели ее рисунок, или же она только что услышала тот звук, от которого дрогнул голос Эллен – звук открывшейся двери кабинета.

Бен снова спускался. И почему его шаги звучат так гулко и в то же время отдаленно? Если он хотел ее напугать, ему удалось – должно быть, из-за натянутых нервов показалось, что в комнате становится все холоднее. С нее хватит, да и дети пострадали больше чем достаточно. Его шаги прозвучали в прихожей, двинулись к двери, и она почувствовала, как прерывается дыхание. Он размеренно дошагал