На пороге Тьмы - Андрей Круз

— Не знаю как ты, а я здесь с трудом сосредоточиться могу, — честно сознался я. — А в таком состоянии любую пометку с карты мог бы проморгать.

— Хорошо, но ты тоже поглядывай, — сказал он. — И в городе внутрь заныкайся, а то черт его знает… Так тварей нет, но мало ли.

— И адепты эти рядом, — добавил Иван.

По дороге пошли быстрее, но все же без особой спешки. Хотелось и шуметь потише, и самим успевать наблюдать за окрестностями. По счастью, вокруг так и было пусто.

Вскоре показались городские окраины. Несмотря на то, что никакая разруха этих мест не коснулась, выглядело все запущенно и мрачно. Пыль и грязь не девались никуда, покрывая строения, улицы, стекла — все вокруг. Лишенные листьев деревья, какие-то все перекрученные, с причудливо и как-то не по-хорошему изогнутыми стволами и ветвями, вытянулись двумя рядами по сторонам дороги, похожие на неведомых чудовищ, охраняющих этот путь.

— Иван, а чего такие тополя странные? — спросил я, невольно понизив голос.

— Тьма так действует, — ответил Иван, заодно дернув меня за полу куртки. — Оно и растет, и не растет одновременно… в общем, черт знает что, что с деревом творится, вот его и корежит. Давай вниз и люк закрой.

— Ага.

Я нырнул в темное нутро машины, закрыв за собой люк и повернув стопор, чтобы его и не открыть было снаружи. Сразу стало как-то уютнее и спокойней, вроде как снаружи все было неправильным, а внутри машины с нами ехал кусочек мира нормального, человеческого. Я придвинулся прямо к немалого размера триплексу в лобовом стекле, разложил перед собой карту.

Пусто, пусто и мертво. И при этом постоянное ощущение того, что за нами наблюдают из каждого темного окна. Прячутся, когда мы проезжаем мимо, и выглянув, смотрят в спину тяжелым злобным взглядом. Мерзкое ощущение, кстати, совершенно параноидальное.

— Кажись, сейчас налево надо, — сказал я, сверившись с картой.

— Уже вижу, — сказал Федька, разворачивая "жужу".

Машина рванула покатила, поскрипывая сочленениями гусениц, по узкому переулку, застроенному двухэтажными домами. Звук отражался от стен и теперь казалось, что мы шумим на весь город. Краем глаза я видел, как Иван болезненно морщится, явно от точно такой же мысли. Внимания нам как раз и не хочется, можно сказать, что совсем.

— Направо, — снова подсказал я, Федька лишь кивнул.

Улица пошире, та самая Коммунистическая, которая нам и нужна. По ней до площади имени Вождя, до его памятника, и первый пункт нашего путешествия будет достигнут. А вот что выйдет из этого, предположить сложно, посмотрим.

Под гусеницами настоящий ковер из опавших листьев, сучьев, какого-то мусора. Не могу я до конца понять выкрутасы местного времени — листья опадают, при этом время задом наперед идет… Хотя, это же не пленку проматывают, может тут и деревья уже "задом наперед" живут? Приспособились? А может это я в силу скудости своего воображения и немощности мыслительного аппарата не могу себе это все в совокупности представить? Для меня же время всегда в одну сторону шло, это было самое незыблемое из всего, что окружало меня. А тут… А может оно здесь нормально идет? Как это понять?

Я даже на часы глянул сдуру, вроде как ожидая, что они мне подскажут. Стрелки, наверное, должны в обратную сторону завертеться, или что? Впрочем, хрен с ним, чего этим голову забивать? Представлю себе, что здесь… радиация, например. Долго находиться вредно, а если не долго, так и ничего. Может даже и полезно. Если быстро все сделаем и свалим, то нам до тутошних временных завихрений как до прошлогоднего снега будет. А с ним пусть Милославский разбирается, если время не физическая категория, а философская, или чего он там мне нагнал.

А мне от него совсем другое нужно. Нам нужно, Насте и мне. Мне указатель от него требуется, вроде стрелки у дороги, с надписью "На выход". Или «Домой». Или просто "На хрен отсюда", даже так сойдет. За ради такого дела я ему куда угодно скатаюсь и что угодно притащу, с меня не убудет, хотя это как раз спорно. Но даже если и убудет, то понятно зачем и за что. Не хочу я быть вечным эльфом в лесах под сенью Тени. Хочу обратно свою человеческую жизнь, тем более, что теперь, после того, как я стал по настоящему не один, она обрела смысл. Огромный, безусловный и ясный смысл. Но не здесь, а там, откуда я пришел. Фразу профессора про "закрепленный с одного конца" тоннель я не забыл. Я вообще ничего не забываю, особенно когда говорят о том, на что я свою жизнь поставил.

— Площадь, — сказал Иван, пристроившийся теперь с пулеметом глядя вперед, в соседний триплекс.

— Ага, — подтвердил я, опознав памятник посреди грязного голого газона.

До площади осталось всего ничего, просто ехали мы теперь очень медленно, настороженно и опасливо.

— Справа, двухэтажное? — уточнил Федька.

— Ага, — снова ответил я. — Давай, как планировали…

Подъезд- подходы мы вчера на бумажке чертили и при помощи спичечного коробка и толстой книги на столе отрабатывали. Нас, если честно говорить, для такой поездки маловато, надо бы две машины, вообще-то, и человек эдак семь-восемь народу. Иван, оказывается, как он мне сказал, Милославскому на это намекал, это не я один такой умный, но тот предложил эту тему больше не обсуждать, мол и так достаточно. Из чего вывод сделался такой, что профессору надо изо всех сил сохранять секретность. И так как сам факт поездки вроде бы не замалчивался, вчера вон целое заседание по этому поводу было, с предметом поисков что-то не так. Для меня не так, для Милославского с Иваном может и все нормально, тот же Иван на вопрос: "Что искать?" — отвечает уклончиво, мол мне беспокоиться незачем, он сам займется, что подразумевает под собой предложение со свиным рылом в калашный ряд не залезать. Да и с самого начала было понятно, что искать будем нечто конкретное, в «жужу» целиком никакой архив не влезет, а разбирать его по папочке вблизи Тьмы нам тоже никто не даст, время очень ограничено.

— Блин, сколько добра пропадает, — вдруг сказал Федька.

— Это какого? — не понял я.

Нам по дороге даже машин почти не попадалось, то ли не было их здесь особо, то ли уже вывез кто другой. Так, дома да заборы, уродливые деревья да клочья тумана.

— Ты че? — удивился он. — От города ЛЭП идет к шахтам, там на одних проводах озолотиться можно. Лампочек кругом полно, небось. Да и вообще пошариться… тут же поле нехоженое, непаханое.

— Федь, давай ты сейчас по делу думай, а? — попросил его Иван. — Дело сделаем, отдыхать будешь, езжай куда хочешь, но сейчас об этом не нать, хорошо?

— Как скажешь, никакой в тебе поэзии, — вздохнул Федька.

— Рули давай, поэт, — посоветовал ему тот.

"Жужа" выкатилась на круглую площадь, описала по ней круг, фыркая дымом из выхлопных труб и объехав памятник, давая нам возможность оглядеться, затем встала, качнувшись взад-вперед, развернулась на месте с аптекарской точностью и задом лихо подкатила к невысокому крыльцу дома, на стене которого висела бордового цвета табличка с золотистыми буквами: "Районный отдел Народного комиссариата внутренних дел (НКВД)"

— С прибытием, — объявил Федька, не отводя глаз от водительского триплекса.

Иван повернул ручку, запиравшую кормовую дверь, и тяжелая стальная створка беззвучно отодвинулась на хорошо смазанных петлях. Я сразу выглянул наружу, выставив перед собой автомат.

— Вроде тихо, — объявил, оглядевшись.

— Похоже, — согласился Иван, подхватывая из укладки свой ППШ. — Пошли?

— Фонарь? — сразу спросил его я, помигав своим, уже прицепленным к стволу.

— Работает, — подтвердил он, проверив.

— Тогда пошли, — кивнул я. — Федь, как договорились, на стреме все время.

— Ты меня еще учить будешь? — усмехнулся он.

Пропустив колкость мимо ушей, я выбрался из машины, снова огляделся. Дома квадратом вокруг круглой площади, слепые грязные окна, от которых уже даже бликов нет. Но явной угрозы все же не видно, да и я чувствую, что вся эта паранойя со взглядами не настоящая, нет пока под ней основания, просто страшновато мне, вот и все. Нервишки вроде как.

Подошел к массивной входной двери в здание, взялся за ручку, прислушиваясь.

— Не заперто? — спросил Иван.

— С чего бы? — удивился я и потянул створку на себя. Петли скрипнули, дверь открылась, звякнув натянувшейся пружиной. — В таких местах никогда не закрывают, как я понимаю. Двери не закрывают, в смысле.

Пустой вестибюль, пахнущий сыростью и затхлостью. Справа, сразу за дверью, будка, из которой раньше проверяли пропуска. Полутьма, которая всегда лучше темноты полной, это уже все в курсе. Лучи фонарей скользнули по стенам, осветили высокую стойку дежурного, какие-то назидательные плакаты на стенах, с которых сурово смотрели бдительные рабочие и сотрудники в форме, предупреждая о том, что делать нельзя, дабы не продать завоевания агентам мировой буржуазии. Даже юная и довольно мордатая комсомолка в красной косынке сурово прикладывала палец к губам, требуя не болтать.