Антология осетинской прозы - Инал Кануков

— Дело к вам есть, потому и пришли, — ответила Сона без улыбки, чем и повергла хозяйку в замешательство. «Может, я не так сказала? — подумала она. — А молчать — и вовсе за дуру сочтут».

— Извините меня, Сона, а нельзя ли узнать, что за дело?

— Об этом скажет Казбек.

«Да и впрямь будто разума лишилась, — ругала себя Фаризат. — Первое слово о деле принадлежит старшему».

А вслух сказала:

— Ваша правда, девушка. Я ведь почему? За Уарзету боюсь. Головы не поднимает дочка последние дни. Вот из школы время вернуться, а ее все нет и нет…

— У нее, наверное, дополнительные занятия.

— А, ну тогда слава богу.

«С этой Сона не разговоришься. Слышно, в школе она всей молодежью руководит. Должно быть, так оно и есть. Уж больно строга…»

И Фаризат замолчала, устроившись в своей любимой позе, — засунув руки под мышки и опустив голову на грудь.

К этому времени начавшийся между хозяином и гостем степенный разговор о вреде курения благополучно подошел к концу. Бека закурил и начал оглядываться по сторонам, точно впервые очутился в этой комнате. Казбек кряхтел и покашливал с таким сосредоточенным видом, будто только для прочистки горла и пришел сюда. Каждый ждал, что о деле заговорит другой. Собственно, Бека, как младший, обязан был задать вопрос. Но он упорно молчал. Тогда начал Казбек.

— Значит, ты хотел меня видеть?

— Да.

— Ну вот, а я подумал: «Если явится Бека, придется угощать его по всем правилам. Дело хлопотное. Дай-ка, думаю, лучше я к нему схожу».

Шутка оказалась кстати — все засмеялись, и возникшая было натянутость исчезла.

— И уж коли я пришел, — продолжал Казбек, — то выкладывай, дорогой, зачем я тебе понадобился?

— Разговор впереди, — любезно усмехнулся хозяин, — а пока, ну-ка, жена, подай нам по стопочке да закусить. Кормим одними словами дорогого гостя, недаром у него в горле першит. И вы, Сона, садитесь, зачем стоять?

Сона сухо поблагодарила и села поодаль от стола.

— Ну, ну, слушаю, — сказал Казбек, обеими руками отмахиваясь от серо-сизых облаков табачного дыма.

— С Алдатовыми хотим породниться, — Бека взглянул на гостя. — Вы об этом, наверное, уже слышали?

— Как же, слышал.

— Ну и вот… я хотел попросить вас оказать нам честь… Как человек почтенный… и опять же дочь работает под вашим руководством… словом, представлять нашу семью при помолвке, значит, в ночь на воскресенье.

— Вот зачем я тебе нужен!

— У вас, конечно, ответ готов: нет времени.

— Почему же? Время есть.

— Значит, согласны?

— Нет, Бека. Дело это мне не по душе.

— Понятно… Вам замужество Уарзеты невыгодно. Думаете — бросит учительствовать? Так ведь?

— Ошибаешься, Бека. Уарзета — моя бывшая ученица и одна из лучших учительниц школы, — я бы только порадовался ее счастью. Но ты готовишь для нее горе. И мы — я и вот Сона, наш комсорг, — пришли тебе это сказать. Если не желаешь слушать, можешь попросить нас убраться вон из твоего дома.

— Я никогда не поступал с гостями несправедливо, — глухо возразил Бека, пряча глаза.

— Тогда слушай. Все товарищи Уарзеты по работе и комсомольская организация против того, чтобы ты выдавал дочь замуж за Мухарбека Алдатова.

— Хотелось бы знать — почему?

— Об Алдатовых мы не можем сказать ничего плохого. Напротив… Сестра Мухарбека заняла первое место в весеннем соревновании. Но будь они все хоть героями труда — это не меняло бы дела. Уарзета не любит человека, которого ты навязываешь ей в мужья. Ты назначил в ночь на воскресенье помолвку, хотя хорошо знаешь, что дочь твоя не желает выходить замуж. Для нее эта помолвка — надругательство, оскорбление. Как же ты, отец, можешь допустить такое?

— В наше время девушек насильно замуж не выдают. Это отсталость, пережиток, — не стерпев, сердито выпалила Сона.

Лицо Бека побагровело. Много колючих слов, не дрогнув ни единым мускулом лица, мог он выслушать от мужчины. Но чтоб женщина встревала в его дела… Да еще так бесцеремонно… Бека едва удержал готовую сорваться с языка гневную отповедь…

— Да, — сказал он почему-то по-русски и забарабанил по столу, давая себе время, чтобы успокоиться. Но раздражение уже подняло змеиную голову и слышалось теперь в каждой его фразе. — В старое время я даже разговаривать бы не стал о таких вещах! Осетины мы или кто?

— Осетины, Бека, осетины, — назидательно проговорил Казбек. — Только другие, не такие, какими были сорок лет назад. Изменились мы, потому что жизнь кругом изменилась. Может, по-твоему, я болтаю чепуху, и тебе по-прежнему приходится ездить в город не на поезде, а на арбе? Или твоя взрослая дочь не умеет читать и писать и ничего не знает, кроме домашней работы? Ответь мне.

Бека беспокойно заерзал на стуле, несколько раз подряд жадно затянулся папиросой. Ловко, ловко… Недаром столько лет Казбек занимает пост директора школы. Ну да и Бека не так-то просто прижать к стенке. У него тоже слова найдутся, хоть он и не директор.

— Казбек, моя дочь работает под вашим руководством, вы отвечаете за нее… Потому и пришли ко мне?

— Конечно.

— Не будь этого, вы бы сказали себе: «Какое мое собачье дело? Почему я должен указывать чужому человеку, как и за кого отдать свою дочь?» Верно? И я благодарен вам за то, что вы нашли время прийти к нам и, значит, выполнили свой служебный долг. Я очень уважаю таких людей.

С этими словами Бека встал, прижав к сердцу руку, поклонился гостю. Казбек и Сона взирали на него с изумлением.

Бека опустился на стул и продолжал:

— Прошу вас, Казбек, не обижаться за слова, которые сейчас скажу. Может быть, я темный человек, хотя два года назад имел премию и благодарность за хорошую работу, но я бы, Казбек, не осмелился советовать вам, даже если бы вы вздумали выдать свою дочь за черта.

Казбек, насупившись, буркнул:

— По-твоему это мудро?

— Да. Потому что дитя, рожденное и взращенное тобою, — твое дитя. Ты оберегал его от холода, от голода, от позора, ты вывел его на широкую дорогу жизни — значит, ты — его хозяин. Воля отца — закон для детей. И никакие посторонние люди не имеют права вмешиваться в их дела. А по-вашему выходит, что эта самая комсомолия, о которой я знать не знаю, может мне на шею сесть? Я и пикнуть не смею, и должен поступать так, как укажет мне какая-то бессовестная девчонка?!

Бека оборвал речь на самой высокой ноте. Понял: еще слово — гости оскорбятся, и правила гостеприимства будут попраны. Сона уже закусила верхнюю губу и подалась вперед, готовая выскочить, вылететь из комнаты и хлопнуть дверью.

С Казбеком происходило обратное: чем сильнее закипал Бека, тем безмятежнее становилось его лицо.

— Ты не прав, Бека, — возразил он с некоторым даже добродушием в голосе. — Ты твердишь: «дитя, дитя»… Но в двадцать лет человек уже не дитя. И отец для него не хозяин, а добрый и справедливый наставник. Надо понимать, что у взрослого человека есть свои желания, своя воля. И нельзя эту волю ломать, потому что можно сломать жизнь человека. Ты берешь на себя ответственность решать за Уарзету, но ведь не тебе, а ей предстоит жить с Алдатовым. Она говорит: «Нет!» — а ты, прости меня, как глухой на оба уха, заладил: «Я так хочу». А ведь если ты не глупый и рассудительный человек, ты обязан был бы прежде узнать, существует ли между ними взаимная симпатия, подходят ли они друг другу по уму, по складу характера, по культуре, по образованию… Не так ли? Ты не убедился, что у твоей дочери с Алдатовым нет ничего общего? Как же можно соединить эти две жизни? Ведь это все равно, что лозу винограда посадить в снежный сугроб. Ты коверкаешь, ты губишь жизнь своей дочери. Ради чего? Ради удовлетворения собственного самолюбия? А тебе самому разве приятно будет видеть дочь несчастной? Подумай, Бека, не совершай опрометчивого шага.

В комнате воцарилось молчание. Казбек ждал, что ответит Бека. В конце концов, этот крепыш не лишен здравого смысла и не может оспаривать очевидной истины. Бека молчал. Он не знал, что возразить гостю, но согласиться с ним — значило нарушить свое слово, поступиться самолюбием, уронить свой престиж. Это нелегко. Но Казбек ждал, и нужно было ответить что-то вразумительное. Выручила хозяина Сона.

— Почему молчит Фаризат? — громко спросила она. — Пусть выскажет свое отношение.

Фаризат очнулась от дум. Что она скажет? Да то же, что и уважаемый Казбек. Только лучше бы ее не спрашивали. Гости посидят и уйдут, а этот самодур-муженек останется, потом расхлебывай…

Фаризат вздохнула:

— Очутилась я между двумя кострами, не знаю, который сильнее жжет.

Сона не понравился такой ответ. Она решила перевести разговор на официальные рельсы. В комсомольской работе такая мера помогала не раз.

— Фаризат, я спрашиваю вас как секретарь комсомольской организации, членом которой является ваша дочь. Согласны ли вы, чтобы Уарзета была выдана замуж вопреки ее желанию? Если да, скажите «да», если нет — скажите «нет». Я спрашиваю не из любопытства. Ваше мнение желает знать целый коллектив, и вы обязаны ответить откровенно.