Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

Бабиле. «Театр вибрировал от какой-то коллективной балетомании – под стать той, что захватила публику в достопамятный премьерный вечер дягилевской труппы», – делилась впечатлениями со своими американскими читателями парижская корреспондентка журнала «Нью-Йоркер» Джанет Флэннер. Восторженно-порывистая и экзальтированная особа, она сама так увлеклась танцем Нуреева, что обошла вниманием трех остальных исполнителей. Голова, тело, техника, стиль, сценическая заразительность Рудольфа… Только проанализировав все эти критерии, Флэннер наконец осознала причину его гипнотического воздействия на зрителя: танец Нуреева был убедительно чувственным, возбуждающим, обольстительным. «Танцуя, он щекотал твои чувства острыми коготками, суля совершенное, истинное наслаждение».

Непомерное внимание публики к Нурееву понудило Бруна встревожиться: неужели зрители теряют к нему интерес? Поразмыслив, он пришел к выводу, что Хайтауэр ради рекламы пользовалась известностью Рудольфа, как беглеца из советской России. Обнаружив на афише их квартета имя Нуреева выше своего собственного, Брун расстроился еще больше. Увы, прошло совсем немного времени, и Эрик осознал: пресловутая слава его друга приумножалась сама по себе. Все, что он ни делал, становилось темой новостей, и даже люди, никогда не ходившие на балет, знали это имя – «Рудольф Нуреев». По свидетельству Зизи Жанмер, «все в Париже старались зазвать его к себе на ужин. Он стал новым героем дня». Эрик не завидовал фурору Рудольфа, но размах шумихи его обеспокоил. «Он спросил у меня, не могла бы я как-нибудь повлиять на все это, – рассказывала Арова. – Но все просто интересовались Нуреевым. Я подумала, что [Эрику] нужно было об этом поговорить, иначе он мог довести себя до срыва».

В последний вечер в Париже Эрик так сильно травмировал левую ногу, что не смог станцевать с Аровой в собственной интерпретации «Праздника цветов в Дженцано» Бурнонвиля, а это была одна из коронных его ролей. На отмену спектакля времени не оставалось – они вернулись из больницы всего за сорок пять минут до его начала. И Рудольфу пришлось не только танцевать свои собственные роли в уже объявленной программе, но и заменить Эрика. Нуреев ни разу не репетировал «Фестиваль цветов», только наблюдал за Эриком в студии. В его распоряжении оказалось всего несколько минут, чтобы попробовать ее за кулисами до поднятия занавеса. А на сцене Нурееву помогала Арова, нашептывая по-русски следующие па. Из зрителей почти никто не заметил огрехов в наскоро разученном танце Рудольфа. Но рецензенты осудили атмосферу, царившую на концерте, – она приличествовала «цирку» и «представляла больше интереса для социологов, нежели для балетных критиков», как едко подметила в «Балле тудей» Мари-Франсуаз Кристу, вынеся ревниво-пристрастный вердикт тому приему, который в очередной раз устроили парижане танцовщикам: «Все вылилось в какие-то три более или менее равноценные части – танец, истеричные аплодисменты ревущей толпы и перерывы… Очевидно, что их программа составлена из сырых, недоосмысленных номеров. Хореография просматривается лишь в па-де-де из «Дон Кихота», но ни «Токката и фуга», результат сотрудничества Бруна и Нуреева, ни даже еще более посредственная «Фантазия» не могут претендовать на такой статус. Подобной бедности воображения не следует потакать».

Выход Бруна из строя повлек за собой еще одну, гораздо более серьезную проблему: через неделю он должен был появиться на американском телевидении в качестве партнера Марии Толчиф в па-де-де из «Праздника цветов». Понимая, что за недельный срок он с травмой не справится, Эрик предложил Рудольфу заменить его. Речь шла о съемках в престижном американском варьете-шоу «Белл телефон ауэр» на канале Эн-би-си. Тем самым Брун обеспечил Нурееву выступление перед крупнейшей аудиторией в том году. Большинство танцовщиков в то время считали для себя унизительным выступать на телевидении, чей арсенал технических средств для съемок балета был еще крайне ограниченным[167]. Все программы тогда транслировались в живом эфире, которому предшествовала долгая и кропотливая работа по расстановке камер под нужными углами (порой на это уходил целый день); а артистам приходилось танцевать на бетонном полу, подвергая свои тела большой нагрузке.

Едва ли Нуреев тогда вполне сознавал огромное влияние телевидения. Но, появившись на «сцене», одновременно доступной глазам великого множества зрителей, он сделал новый шаг в популяризации балета. Его теледебют в пятницу 19 января посмотрели миллионы американцев по всей стране. Благодаря голубому экрану Нуреев обратил на себя внимание типичных «людей в гостиных» – публики, никогда не жаловавшей своими посещениями оперные театры. Даже безо всякой предварительной рекламы (удивительно, но Эн-би-си не распознала свою неожиданную удачу) Нуреев произвел сенсацию[168]. На той же неделе Энн Барзель, освещавшую балетную жизнь в «Чикаго американ», читатели засыпали вопросами. «Все они сводились к одному: “Что за неординарный молодой человек танцевал вместе с Толчиф?”» И вновь в который раз замена на последней минуте другого танцовщика открыла Рудольфу дорогу на более важную сцену – как будто в продолжение тех судьбоносных событий, что привели его когда-то из Уфы на Башкирскую декаду в Москве, а затем и из Ленинграда на гастроли Кировского в Париж.

Рудольф и так планировал сопровождать Эрика в Нью-Йорк; теперь же Брун вызвался потренировать с ним роль, а также оказать ему техническую – и эмоциональную – поддержку во время репетиций с Толчиф. Чуть раньше в Нью-Йорк улетела Арова – улаживать все организационные вопросы. Хотя, по свидетельству Толчиф, продюсеры неохотно согласились на замену Бруна. Никто из них не видел Рудольфа танцующим. А Арова была вынуждена хранить две тысячи долларов, выплаченные ему в качестве гонорара наличными, в своей сумочке. Опасаясь банков не меньше, чем людей, Рудольф предпочитал копить деньги и настаивал на том, чтобы их носила с собой Соня. Так она и делала еще несколько месяцев. Но однажды, заприметив на нью-йоркских улицах вертевшегося вокруг нее мужчину, запаниковала. Шутка ли, если у тебя в сумочке лежит шестьдесят тысяч долларов! «Это безумие», – подумала Соня и тут же открыла на имя Нуреева банковский счет. Когда Нуреев в очередной раз попросил выдать энную сумму, Арова вместо денег вручила ему банковскую книжку. «Я думала, что он меня убьет: “Зачем ты положила их в банк?!” У него случился настоящий припадок. Он не верил, что сможет забрать свои деньги из банка».

А еще Нуреев очень боялся летать. И несмотря на то, что ему пришлось провести в самолетах весомую часть своей жизни, он так никогда и не преодолел этой боязни. В самолете Рудольф предпочитал сидеть возле иллюминатора – чтобы видеть, «где именно мы разобьемся». И многим из летавших с ним людей запомнился его вид на взлете: не похожий на самого себя, съежившийся от страха, он обычно натягивал на голову пиджак, а на его резко бледневшем лице проступали капельки