Рим и эллинизм. Войны, дипломатия, экономика, культура - Александр Павлович Беликов

Нагнетание взаимной враждебности вылилось в вооружённый конфликт (Александрийская война), закончившийся гибелью Птолемея XIII и воцаренинем Клеопатры в 47 г. до н. э. После этого в рамках третьего же цикла ускоренным порядком прошёл мини-цикл: дружба Египта (Клеопатра) и Рима (Цезарь, Антоний); вражда между Египтом (Клеопатра и Антоний) и Римом (Октавиан); война. Октавиан сумел представить эту войну борьбой против Египта, претендующего на римские владения на Востоке. Аннексия Египта стала закономерным и неизбежным завершением римско-египетских отношений.

То есть, отношения не были поворотом от дружбы к аннексии. Они развивались циклически, несколько раз прокручиваясь по кругу дружба – напряжённость – враждебность. Начало каждого нового цикла отмечалось усилением зависимости Египта. Творцом циклов был Рим как более сильная сторона, а сама цикличность определялась степенью агрессивности сената по отношению к Египту. Агрессивность, в свою очередь, прямо зависела от внешнеполитической обстановки и внутриполитической ситуации в Риме. Сами циклы ускорялись и укорачивались по мере усиления аннексионистских настроений сената и создания условий для захвата Египта.

В последний период римско-египетских отношений очень много завязано на личностях Цезаря, Антония и Клеопатры, Октавиана. Вместе с тем мы уверены, что роль их личных качеств в последующих событиях безмерно преувеличивают. За каждым из них стояли определённые силы, интересы и, что намного важнее, определённые тенденции, носителем и выразителем которых и являлся каждый из них. Дело не в людях, а в системах, частью которых являлось каждое действующее лицо. Если мы этого не поймём, то возможно только поверхностное понимание сути судьбоносных для Египта событий второй половины I в. до н. э. Клеопатра была представительницей старой и уже нежизнеспособной идеи традиционной эллинистической автаркии. Марк Антоний – типичный представитель периода смут, в которых он чувствовал себя как рыба в воде; носитель уже ненужного и вредного Римскому государству принципа «равной силы нескольких влиятельных лиц». По большому счёту, оба они были «вчерашним днём истории» и не могли иметь исторической перспективы в новых условиях.

Успешность Цезаря и Октавиана, помимо прочих обстоятельств, объясняется ещё и тем, что оба правильно уловили общую тенденцию эпохи: исторически созревшую потребность общества и государства в переменах, в установлении стабильного «имперского мира» в рамках единой державы и, вопреки римским традициям, – в условиях единоначалия. Цезарь понял это благодаря своей гениальности, Октавиан – именно исходя из особенностей своего характера (холодно-рассудочного и бездушного). Поэтому над ними не довлел груз традиций прошлого, оба сумели подняться над этим. Без этого реформатор, скованный путами «что можно и чего нельзя», не может состояться. Они могли, и именно поэтому оба они были обречены на успех! Октавиан, отнюдь не гений, достижениями превзошёл Цезаря, поскольку мог учитывать уже свершённые ошибки Юлия, свойственные любому колеблющемуся гению, открытому сомнениям и неспособному воспринимать мир упрощённо-схематически. Сам же Гай, похоже, был настолько «не человек» в своей ледяной расчётливости, что ему просто было не дано ошибаться. Его личные качества совпали с потребностями эпохи и подходили ей – и он оказался востребован эпохой.

Исходя из всего вышесказанного, мы не приемлем известного высказывания Блеза Паскаля, что, будь нос Клеопатры чуть длиннее или чуть короче, вся мировая история пошла бы другим путём. Дж. Лайвли посвятил специальную статью разбору этой «концепции» и связанной с ней «теорией хаоса» в историческом процессе. Его конечный вывод – это всё только так кажется[1424] – нам представляется единственно возможным. Пример поверхностного понимания сути проблемы – если бы Антоний не влюбился в Клеопатру, его «единоборство с Октавием закончилось бы победой Антония»[1425].

Вместе с тем отдельные проблемы, касающиеся личности, нам представляются очень важными, и не только потому, что, лишённая человека, история превращается в голый схематизм. Люди позволяют глубже понять эпоху, побудительные мотивы её героев и неудачников, внести новые оттенки в объяснение событий. Поэтому нам кажется совершенно научной постановка проблемы: Марк Антоний и Клеопатра: горячая любовь или холодный расчёт?

«На год, на месяц, на один час желала бы я совершенно забыть политику, народ, пышность моего трона и быть просто любящей женщиной!»

(Р. Хаггард «Клеопатра».)

Отношения Марка Антония и Клеопатры, столь красочно описанные в источниках, уже больше двух тысяч лет никого не могут оставить равнодушным: сильные личности, яркие страсти, роковые судьбы. Традиция полного доверия к источнику, долго господствовавшая в антиковедении, и некоторая наивность исследователей предыдущих эпох привели к тому, что никто не сомневался, что именно так всё и было: великая любовь, которая стала буквально нарицательной. Лишь более рациональный и несколько циничный XX век осмелился подвергнуть это сомнению. Коррозия скептицизма начала разъедать миф[1426]. Некоторые исследователи пессимистично замечают, что мы никогда не будем знать наверняка, для себя самой или же для достижения власти использовала царица своё «сексуальное очарование»[1427]. Историография проблемы огромна, почти каждый год появляются новые книги, посвящённые ей. И главный вопрос последних десятилетий: а была ли любовь? Если да, то взаимная ли?

Попытаемся ответить на этот вопрос через призму психологии межличностных отношений, принципов, определяющих любовные отношения вообще. Больше внимания уделяется Клеопатре, трагедии царицы и трагедии женщины. Сразу отметим: отрицательное отношение к ней, господствующее в источниках, объясняется тем, что она «чужая». И не просто чужая, а ещё и царица чужого государства, с которым Рим вёл войну, следовательно – подлежащая дегуманизации в пропагандистской войне представительница экзотического и испорченного Востока. К тому же – женщина. Более того, пытавшаяся управлять мужчиной и римлянином, что по римской ментальности считалось недопустимым. Зная о зависимости и внушаемости Антония, Октавиан распространял слухи о том, что тот стал рабом царицы, и мог говорить в сенате о глупости и даже безумии противника[1428], ибо по римским понятиям только безумец мог находиться в подчинении у женщины. Прекрасно поставленная пропаганда против Антония твердила, что он потерял разум из-за вина и женщин[1429].

Крайняя враждебность к царице видна в творчестве выдающихся римских поэтов – Горация, Вергилия, Проперция[1430]. Великий Гораций подобрал для неё весьма оскорбительное определение – fatale monstrum (Hor. Od. I.37). Можно согласиться, что неприязнь античных авторов к Клеопатре – проявление сексизма[1431].

Парадоксально, но мы ничего не знаем об интимной жизни той самой Клеопатры, которая является для нас олицетворением любви[1432]. У нас нет ни малейших оснований считать Клеопатру развратной женщиной. Знаменитый пассаж Секста Аврелия – «она была так развратна, что часто проституировала, и обладала такой красотой, что многие мужчины своей смертью платили за обладание ею в течение одной ночи» (LXXXVI.2) – имеет совершенно сказочный характер и не может восприниматься всерьёз. Секст Аврелий, автор поздний и плохо информированный, очевидно, он исходил не только из анекдотических слухов, но