Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006) - Валентина Полухина

Дом Бродского довольно далеко от центра кампуса. Был ли он счастлив в этом доме — настолько, насколько он вообще мог быть счастлив?

Он никогда не был счастлив. Где бы он ни находился, он всегда был неудовлетворен, всегда спорил с издателями и тому подобное. Но он был гораздо счастливее здесь, нежели в России. Гораздо счастливее меня, а я ведь родился в этой стране. Например, он любил кока-колу, а в Европе это считается вульгарным, это знак американского дурновкусия. Европейцы толкуют о кока-колонизации. А Иосиф любил кока- колу. Он любил быструю езду, и у него было какое-то устройство, которое предупреждало его в случае близкого нахождения полицейского. Он жил без оглядки, без страха. Колесил по всей стране со своими лекциями, выкуривал по три пачки в день. Вот каким он был.

Ходили ли вы когда-нибудь на его поэтические выступления?

Да.

А читали с ним вместе? В Амхерсте я присутствовал на его выступлении. А другой раз, в Маунт Холиоке, я, так сказать, предварял его чтение вступительным словом. К тому времени он был почти Нобелевским лауреатом, и мне не хотелось повторять надоевшие клише о нем и его поэзии. Это прозвучало бы оскорбительно. Он был известен во всем мире. Поэтому я процитировал пушкинского "Онегина": "И возбуждал улыбку дам / Огнем нежданных эпиграмм".

Вы читали Бродского по-русски и по-английски? Нет. Мой русский не настолько хорош, поэтому я читал его по-английски или с параллельными текстами. Я учил русский в Гарварде в 1940 году, и у меня практически никогда не было возможности говорить на нем. Я лишь знаю кое- какие фразы.

Как вы оцениваете автопереводы Бродского, вызывающие столько споров?

Да, я знаю, что на него очень сильно нападал Стэнли Кьюнитс. Однако здесь следует кое-что пояснить. Иногда он неправилен, но если повернуть его так, как если бы английский язык был зеркалом, и взглянуть на него сбоку, он вдруг предстают под совершенно иным углом зрения. Понимаете, английский его переводов — все тот же английский, но по- другому. Мне это кажется чем-то очень свежим. Возможно, некоторые английские рифмы натянуты, я бы сказал, слегка хромают. Но это заставляет меня по-новому взглянуть на родной язык, который я люблю.

Иосиф чувствовал себя в англо-американской поэтической традиции как дома, но ни Ахматова, ни Цветаева — его, так сказать, учителя в поэзии — не интересовались этой традицией. Откуда, как вы думаете, возникла в нем эта любовь к англо-американской традиции?

Не знаю. Он считал ее бездонным кладезем поэзии, даже более бездонным, чем русская традиция. И читал Джона Донна и Одена. Они были его любимчиками.

Считаете ли вы, что сама русская поэзия требовала, чтобы в ее вены влили струю свежей крови?

Вот что я по этому поводу думаю. Английский язык — это на самом деле два разных языка. И это, как мне кажется, придает ему тот оттенок, которого нет больше ни в одном языке. После 1066 года аристократы говорили исключительно по-французски — норманны. Низшие классы говорили на англо-саксонском. Спустя несколько столетий два этих языка перемешались, и результатом явилось то, что там, где в русском, во французском или в немецком одно слово, в английском языке — два. Одно — аристократическое, витиеватое, другое — англо-саксонское. Все четырехсложные слова. Например, в среде аристократов "courtesan" ("куртизанка") ценится выше, нежели "whore" ("шлюха"), слово англо-саксонского происхождения. Слово "courtesan" — французское. Или "mortician" ("владелец похоронного бюро") выше, чем "undertaker" ("гробовщик"). Величие Шекспира отчасти и состоит в том, что в одной фразе он использует короткое англосаксонское слово и длинное, мелодичное слово латинско-французского происхождения. В "Макбете", например. Макбет пытается смыть кровь с рук, и вот что он при этом говорит: "Will all great Neptune's ocean wash this blood / Clean from my hand? No this my hand will rather / The miltitudinous seas incardine / Making the green one red" ("Нет, с рук моих весь океан Нептуна / Не смоет кровь. Скорей они, коснувшись / Зеленой бездны моря, в красный цвет / Ее окрасят". Пер. Ю. Корнеева. Цит. по: Шекспир У. Полное собрание сочинений: В 8 т. М.: Искусство, 1960. Т. 7. С. 32). Это очень здорово, на мой взгляд, возможность подобного совмещения. Этот аспект английского, как мне кажется, и привлекал Бродского. В других языках ничего подобного нет. Я бы сказал, что у нас богатейший словарь — и никакой грамматики. От нашей грамматики остались лишь руины. Никаких окончаний, кроме как в словах "who" и "whom" ("кто", "кому"), и то в них все путаются.

Люди, претендующие на некую интеллектуальность и при этом вульгарные, часто говорят "whom" там, где по смыслу нужно сказать "who". Вы замечали? Они всё путают. Они путают "flout" и "flaunt" ("насмешка, издевательство, пренебрежение" и "щеголять, пренебрегать"), например.

Почти невозможно поверить, как быстро Иосиф научился писать по-английски. А усвоение и освоение английской ритмики заняло у него совсем немного времени. Помню, однажды он был у меня в гостях — пришел прочитать мне стихотворение перед тем, как отправить его в журнал. Если не ошибаюсь, это были стихи о Максимилиане из "Мексиканского дивертисмента". Впрочем, не уверен. Он прочитал их, и я сказал: "Они звучат как метроном: том-ти-том-ти-том". А красота английского языка как раз в том, что все имеет два уровня. Есть правильный ямбический пентаметр — "том-ти- ти-том", — и в то же время в нем слышится перебивающая его, противоречащая ему разговорная интонация. И от этого рождается замечательный эффект. Йейтс был мастером подобных эффектов. Плавное течение "том-ти-том-ти-том" и при этом поспешная сбивчивая силлабика. Иосиф прислушался к этому замечанию и переписал стихотворение, нарушив монотонный ритм, напоминающий бой метронома. Он был на редкость способным учеником.

Просил ли он вас когда-нибудь посмотреть его английский?

Он никогда не просил меня просматривать его переводы, поскольку моего русского для этого недостаточно. Он просил Джорджа Клайна и с ним и работал.

Ваш "Archer in the Marrow" написан строгими размерами и рифмами. Любовь к классической просодии явно роднит вас с Бродским. Говорили ли вы когда-нибудь с ним о его поэтике?

Мы очень много говорили о метрике.

Вы никогда не переводили Бродского?

Нет. Он работал с Клайном Уилбером. Уилбер — прекрасный переводчик.

Марк Стрэнд как-то сказал, что для того, чтобы оценить рифмы Бродского, надо послушать, как он говорит.

У него были проблемы с произношением. Он мучился с английским произношением до конца дней. Например, он говорил "concur" ("совпадать") вместо "conquer" ("завоевывать").

Бродский всегда старался избегать разговоров о страданиях, выпавших на его долю в России, но критики упорно это подчеркивали. Его это возмущало? Во всех книгах, статьях, интервью журналисты и исследователи упорно возвращались к "сибирской ссылке". Они вечно драматизировали ситуацию и без конца напоминали Иосифу о его страданиях и несчастьях.

Нет, он никогда на это не жаловался. И всегда сочувствовал другим. Получив Нобелевскую премию и, следовательно, почувствовав в руке кое-какие денежки, он стал очень щедро помогать беженцам, причем делал это частным образом. Он при личном свидании, стараясь избегать свидетелей, давал им деньги. Когда это делается публично, это показуха — вроде того, как миллионер, у которого рыльце в пушку, основывает университет. А Иосиф делал это втайне от других, и меня это поражало. Поэты, казалось бы, так эгоистичны…

Но если он держал это в тайне от всех, как вы об этом узнали?

Хороший вопрос {смеется). Мне рассказал об этом один из его русских друзей, точно не помню кто. Кажется, даже двое русских упоминали об этом.

Может, Виктория Швейцер?

Да, ее муж любил повторять, что он сидел при трех царях: Сталине, Хрущеве и Брежневе.

Когда Бродского избрали Поэтом-лауреатом США, было ли недовольство со стороны американских поэтов?

— Да, в среде сочувствующих коммунистическому режиму. Помню, как один профессор из Амхерста, у которого была очень хорошая репутация, сказал: "О, это просто часть "холодной войны"". А другой заявил: "Иосиф должен быть благодарен, что получил бесплатное образование в социалистической стране, а не кусать руку, которая его кормила". Как ему только в голову пришло назвать советскую идеологическую промывку мозгов образованием! Но вы даже представить себе не можете, сколько сочувствующих коммунизму в университетах Новой Англии! Там огромное множество интеллектуалов, этаких снобов из верхних слоев общества, как правило, богатых, которые хотят "epater le bourgeois" (фр. "эпатировать буржуа") своими прокоммунистическими настроениями. При этом ничего не знают! Они враждебно относились к Иосифу и считали, что все это — происки в духе "холодной войны". Иосиф тоже обижал людей своей резкостью и прямотой. Например, однажды я пригласил его поехать со мной на какие-то поэтические чтения — в Теннесси, если не ошибаюсь; мы разговаривали между собой, и в это время ввалилась толпа обывателей, на что Иосиф сказал: "Ну вот, теперь можно и о пустяках поговорить". Это, на мой взгляд, удачная шутка, но очень обидная.