Война двух королев. Третий Рим - Дмитрий Чайка

— Христианину двух жен иметь нельзя, — покачала головой Людмила. — Наложниц только если. Да и это грех это для них великий. А ты, вдобавок ко всему, язычница и рода простого. Никак нельзя тебе женой быть.

— Я и наложницей согласна, — по щеке Ванды потекла одинокая слеза. — Только бы с ним быть. Мне все равно, госпожа. Перед лицом Богини я жена ему. Я ребенка его ношу.

— Хорошо, — сказала, подумав, Людмила. — В день положенный на капище со мной пойдешь. Поможешь мне жертвы приносить.

— Да, госпожа, — послушно кивнула Ванда. — Как прикажете.

— Будешь называть меня матушка, — ответила ей Людмила. — Времени не теряй, учись. Твой муж глупых не любит. Наскучишь ему быстро.

Княгиня вышла из терема и села в свой возок. Отсюда до дворца всего три мили, рукой подать. Она глубоко задумалась, не обращая внимания на людей, который стояли вдоль дороги и кланялись ей как заведенные.

Это имение подарил ей муж, а она заселила его рабами-арендаторами, приведенными со всех концов земли. У нее не одно такое поместье, да и у Машки-соперницы тоже. Эта стерва бургундская своего не упустит. Излишки зерна, которые в виде оброка платили арендаторы, за серебро продавались казне. И шло то зерно на прокорм легионов, что сделало обеих княгинь весьма состоятельными дамами. Хотя нет… Оно сделало их дамами безумно богатыми и влиятельными. По обычаю этого времени каждая королева или императрица имела личную казну, на которую претендовать не мог никто, даже муж.

— Что же делать с девчонкой этой? — сказала Людмила сама себе, зная, что Улрике по разговорчивости напоминает могильный камень. — Лучше бы не было ее никогда!

Улрике повернулась, а на ее лице появилось вопросительное выражение.

— Нет! — резко сказал Людмила. — Нельзя. Если Берислав пронюхает, нам с тобой конец. Не сейчас, так потом. Ты моего сыночка еще плохо знаешь, Улрике. Он, как в полный возраст войдет, еще всем жару задаст. Не смотри, что не воин. Мы по-другому поступим. Она мне службу сослужит.

— Она словно дочь вам, госпожа, — прогудела Улрике. — Умила наша на вас куда меньше похожа, чем девчонка эта приблудная.

— Так о том и речь, — удовлетворенно сказал Людмила. — Я старею, Улрике. Ну пять лет еще, ну семь… А потом что будет? Может сама Богиня старухой беззубой быть? Не может!

— Вы из нее хотите…! — ахнула Улрике, а в глазах ее появилось понимание.

— Хочу! — неприятным хриплым смехом рассмеялась Людмила. — Она заменит меня. А сыночек мой, христианин упертый, ничего поделать с этим не сможет. Да еще и защищать ее ото всех станет. Потому как любит. Поняла?

— Поняла, — восхитилась Улрике. — Мудры вы госпожа. Это ж надо придумать так хорошо! Когда, значит, Богиня стареет, ее молодая меняет. Страна большая, люди и не поймут ничего. Только в столице если.

— Да! — удовлетворенно сказала Людмила. — Не прервется служение Богине вовеки! Так что не убьем мы ее, Улрике, а пылинки с нее сдувать будем. Только ей самой об этом знать не нужно. Пусть терпит и ждет.

— Вы его светлости князю напишете про этакую радость? — спросила служанка у своей госпожи.

— Не решила пока, — поморщилась Людмила. — Видишь ли, Улрике, я сама не понимаю точно, что до зимы случится. Ведь муженек мой из Константинополя крещеным вернется. Это я знаю совершенно точно. Ну и кто я сама после этого буду?

— Да кем были, тем и будете, — Улрике пожала могучими плечами. — Если не вы, то кто прочий народ в узде держать станет? Наш князь — первый воин, жрец и судья. А если он старых богов отринет, то кто им службу служить станет? Только вы, госпожа! Больше и некому! Думается мне, что княгиня Мария начнет нос задирать без меры, да только пустое это. Власть ваша после этого лишь крепче станет. Не загонит князь весь народ в купель в одночасье. Он на большую кровь не пойдет. Не таков он у нас.

Глава 21

Август 641 года. Константинополь.

Благочестивая августа снова стояла в императорской ложе ипподрома и встречала лицом к лицу всю ненависть, что изливал на нее перепуганный константинопольский охлос. Хотя нет, сенаторы и придворные евнухи тоже смотрели волком, не без оснований подозревая, что короткое самостоятельное правление Ираклия второго заканчивается так бесславно именно из-за нее. И у них на то имелись весьма веские причины.

Она стояла из последних сил. Ведь вот-вот, если она не уступит толпе, то та ее просто растерзает. Сначала ее саму, а потом ее детей. Она чувствовала это обостренным чутьем того, кто прожил во дворце десятилетия, и не понаслышке знает, что такое власть. Да, она все еще одета в разноцветные шелка, на ногах — пурпурные туфли, а на голове — расшитая камнями диадема. Но надолго ли?

— Константа хотим!

— Ведьма!

— Грешница проклятая! Из-за тебя все!

— За твои грехи страдаем!

— Константа!

— Константа!

— Константа!

Проклятая чернь бесновалась, а в голове Мартины одна отчаянная мысль сменяла другую. Ведь на чернь ей плевать. Тут было все куда хуже. Ее лютый враг, патрикий Валентин встал с войском в Халкидоне, и теперь его отделяет от столицы всего лишь пролив — Боспор Фракийский. А с суши город блокировала армия склавинского архонта Само, который деловито обустраивал военный лагерь и перекрывал все ворота. Город оказался в кольце, а она сама осталась без поддержки. Только Александр, верный пес, почтительно стоял рядом, разделяя ее позор.

— Мы получили послание Валентина, кирия, — сказал патрикий. — Его требования однозначны, и торговаться с нами он не намерен. Констант должен стать вторым августом, ваши младшие дети должны сложить пурпур и…

— Ну же! — подстегнула его императрица. — Он требует мою голову?

— Да, госпожа, — понурился Александр. — Он требует вашу голову. Хотя, он готов удовлетвориться ссылкой, если вас искалечат так же, как Иоанна Аталариха и Феодора-младшего.

— Не бывать этому! — Мартина покачнулась, и Александр подхватил ее под локоть. — С моими детьми расправятся тут же, как только я перестану защищать их.

— Валентин отступать не намерен, госпожа, — уныло ответил Александр. — Думаю, нам нужно бежать. Мы соберем сторонников…

Евнух из канцелярии пугливо потянул патрикия Александра за рукав, а когда тот в немалом удивлении повернулся к нему, склонился в униженном поклоне и что-то жарко зашептал. Крик Великого цирка относил его слова в сторону, и Мартина слышала лишь обрывки. Евнух совершил чудовищное нарушение дворцового церемониала, но сейчас и это не имело значения. Ее собственная жизнь стояла на кону.

— Простите за дерзость, госпожа, — негромко сказал Александр. — Мой секретарь получал