Амбарцумян - Юрий Шахбазян

Другим примером может послужить процесс открытия Амбарцумяном активности ядер галактик. Надо заметить, что редко кто так внимательно изучал Паломарский звёздный атлас, как Амбарцумян. Начиная с 1950-х годов он вместе с Р. К. Шахбазян изучал морфологию галактик с ярко выраженными струйными выбросами из центральных областей. Накопилось уже много примеров струйных инжекций (выбросов). Однако гигантская эллиптическая галактика М87 с массой, равной 1013 масс Солнца, демонстрировала узкий выброс колоссальной длины (порядка 5000 световых лет). Скорость выброса оказалась равной 555 км/с. Закралась интуитивная мысль, что почти во всех ядрах галактик могут происходить бурные нестационарные процессы, в результате которых огромные массы материи выбрасываются наружу, хотя неясно было, откуда бралась энергия выброса. Было понятно, что это пока не выясненные внутренние процессы, происходящие в ядре. Но заявить об этом, как о всеобщем законе активности ядер галактик, означало идти против господствующей тогда в астрономии точки зрения на ядра галактик как на «мёртвые» области в галактиках. Исследование ядер галактик в Бюракане проводилось интенсивно, и были получены не только многочисленные доказательства активности ядер, но и был обнаружен выброшенный из ядра гигантский сгусток материи — узел Амбарцумяна (по Арпу). Таким образом, было доказано наличие активных ядер галактик, и открылся путь исследования морфологии, структуры галактик, как проявления активности их ядер. Таким образом, первоначальное интуитивное познание, предчувствие помогло Амбарцумяну установить такой фундаментальный закон, как распад материи во Вселенной, присущий нашей астрономической эпохе.

Очень интересно было наблюдать за реакцией Амбарцумяна на предложения его учеников новых методов решения тех или иных проблем. Он, человек очень спокойный, уловив оригинальность и остроту мысли, приходил в восторг. Об одном из таких случаев стоит рассказать.

Это было тогда, когда некоторые астрономы начали подвергать сомнению способ определения расстояний до галактик и квазаров по красному смещению их спектральных линий. Преувеличивался эффект гравитационного красного смещения при определении расстояний до квазаров, и некоторые стали считать, что квазары находятся не на таком большом расстоянии от нас и, следовательно, их светимость не такая огромная, как казалось большинству астрономов. В 1960-х годах Марат Аракелян предложил оригинальный метод статистической оценки расстояний до квазаров и функций светимости квазизвёздных объектов[196]. Теребиж вспоминает реакцию Амбарцумяна на доклад ученика: «Мне помнится, как у Амбарцумяна дрожали от волнения руки, когда Марат Арсенович Аракелян определил расстояния до только что открытых загадочных квазаров при помощи метода ближайшего соседа. "Прекрасная идея!" — взволнованно повторял Амбарцумян». Амбарцумяну идея так понравилась, что он предложил Аракеляну, ещё кандидату наук, сделать доклад на Президиуме АН СССР. Доклад был сделан в 1971 году и вызвал большой интерес. И так было всегда: ни одна мало-мальски значительная научная мысль коллег и учеников не оставалась без должного внимания учителя.

К сожалению, к работам своих учеников Амбарцумян не всегда проявлял такой же строгой требовательности, доверяя их личной ответственности. Можно вспомнить эпизод, когда его весьма преуспевающий ученик, уже доктор наук, из теоретического отдела, которым руководил Амбарцумян, представил доказательство знаменитой проблемы четырёх красок. Задачу безуспешно решали многие математики начиная с 1879 года (А. Кемпе и др.). Однако эти доказательства так и не получили всеобщего признания. Автор нового доказательства очень торопился застолбить своё первенство и, не посоветовавшись с математиками, уговорил Амбарцумяна представить статью к печати в Известиях АН Армении. Уже были получены оттиски, когда внучка Амбарцумяна, гостившая в Бюракане, аспирантка, математик, случайно просмотрев оттиск, обнаружила ошибку в доказательстве. Весь тираж был изъят из печати.

Самым ненавистным для Амбарцумяна были околонаучное мельтешение и использование псевдонаучной деятельности для достижения своих честолюбивых и корыстных целей, защиты сомнительных и малоценных диссертаций и добывания незаслуженных научных званий. Крайне негативно, но, как всегда, весьма сдержанно он отвергал подобострастие и преклонение перед собой со стороны коллег и учеников.

Хорошо известен случай, имевший место на учёном совете в Бюракане, когда один из посредственных астрономов обсерватории верноподданно провозгласил: «Мы сделаем всё возможное, чтобы наши работы подтвердили правильность концепции Амбарцумяна» — «…Или опровергли их», — под общий хохот последовала реплика самого Амбарцумяна.

Однако многие из его коллег вспоминали и такие моменты, когда Амбарцумяну не удавалось пресечь изворотливости и нахальства некоторых тщеславных сотрудников.

Любопытен тот факт, что исследователи, обладающие интуицией, сами, как ни пытались, не могли объяснить, по каким путям бродила их мысль, какими законами они руководствовались. Им казалось, что их собственная воля, логика мышления явно не принимала в этом глубоком познании деятельного участия. Сам Амбарцумян был очень заинтересован механизмом интуитивного познания, много размышлял над этим уникальным явлением, пытался проникнуть вглубь этого процесса. Однако он признавал, что распознать чудо интуиции — почти неразрешимое дело, и несколько успокаивался, вспоминая «Шестое чувство» Николая Гумилева:

Прекрасно в нас влюблённое виноИ добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарёйНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти всё мимо, мимо.<…>Так век за веком — скоро ли, Господь? —Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.

Но Амбарцумяна не покидало желание хоть сколько-нибудь приблизиться к пониманию сути интуитивного познания.

Времени катастрофически не хватало. И так распорядилась судьба, что на это ему удалось вырвать небольшое время в последние годы своей жизни. Он вторично открыл для себя Канта, теперь уже не автора космогонической гипотезы, а глубокого мыслителя в теории познания. Кант говорил, что «гений сам не может описать, или научно показать, как он создаёт сам своё произведение. Сам не знает, каким образом у него осуществляются идеи для этого, и не в его власти произвольно или по плану придумать их и сообщить их другим в таких предписаниях, которые делали бы и других способными создавать подобные произведения. Все сходятся в том, что гения следует целиком противопоставить духу подражания»[197]. К Канту и к интуитивным суждениям мы вернёмся при описании последних дней жизни Амбарцумяна.