Ради милости короля - Элизабет Чедвик

– Нас ждет малоприятное плавание, – сообщил он юноше, присоединившись к нему под навесом. – Найдется ли у вас в багаже более прочная обувь?

Уильям нахмурился.

– Сапоги для верховой езды, – ответил он, скривившись при мысли о смене изящных красных туфель на столь непритязательную обувь.

– Предлагаю надеть их, если хотите сберечь туфли для императорского двора. Морская вода подействует на них как соль на слизняка. Впрочем, мне все равно, – пожал плечами Роджер. – Моим ногам сырость не угрожает. А вы выбирайте, кем хотите быть – щеголем или хорошим солдатом.

Уильям покраснел. Он вытянул ногу и задумался: остаться модником или проглотить гордость и выбрать практичность. Роджер притворился, будто отвернулся, но продолжал наблюдать, поскольку в решении юноши отразится его характер и станет понятно, как с ним обращаться.

Наконец паренек тяжело вздохнул, позвал слугу и отправился менять мягкий красный сафьян на простую воловью кожу. Роджер промолчал, щадя его гордость, но поклялся, что еще заставит Уильяма Фицроя пить эль из деревянной кружки.

Когда прилив пошел на убыль, моряки отдали концы и пустились в открытое море. Юноша покинул навес, чтобы понаблюдать за их действиями, и вернулся, только когда дождь зарядил сильнее, а ветер задул порывами. Его навощенные сапоги намокли, но по общему безмолвному соглашению об этом не было сказано ни слова.

Корабль боролся с зыбью, словно мощный конь, тяжело ступающий против ветра. Роджер сел на пол, застеленный промасленным холстом и толстым слоем овечьих шкур. Рыцари пустили по кругу фляги с вином, а повар Роджера подал хлеб, сыр и куски холодной жареной дичи. Уильям ел и пил со всеми, но продолжал морщить нос, как будто грубая пища недостаточно хороша, но так уж и быть. Роджер смирился с его поведением. Это все равно что обучать жеребенка, которого уже начал объезжать наездник с другим подходом. Роджер вовлек юношу в разговор, не уступая ему, но и не осаживая.

Анкетиль достал из мешка кожаную доску для игры в мельницу и набор костяных фишек. Роджер составил ему компанию, и мужчины сыграли три партии, в то время как корабль скрипел под ними и рассекал килем холодные воды Ла-Манша. Сначала Роджер проиграл, потом дважды выиграл.

– Вы играете? – спросил он внимательно наблюдавшего Уильяма.

– Немного, – настороженно пожал плечами юноша.

– Что ж, покажите себя. – Роджер жестом предложил занять место Анкетиля.

Юноша сел, скрестил ноги и уложил стопку фишек в складку котты на коленях. Игра началась, и его лицо стало сосредоточенным. Он был сообразителен и проворен и прекрасно понимал стратегию. Углубившись в игру, он расслабился и сбросил маску. Уделяя больше внимания противнику, чем доске, Роджер кончил тем, что проиграл первую партию. Глаза юноши заблестели, и он стал так похож на Иду, что Роджер вздрогнул. Он заставил себя сосредоточиться на второй партии и выиграл. Третья партия шла на равных, и, хотя Уильям обладал острым умом, проницательность и опыт позволяли Роджеру видеть на несколько ходов вперед, так что он одержал победу. Юноша воспринял поражение спокойно, и Роджер счел это хорошим признаком, ведь подобное поведение означало, что Уильям усвоил не только парадную сторону изысканных манер. Мальчик отчаянно стремился быть первым, но в нем не было желчи.

Когда дождь перешел в легкую морось, Уильям покинул навес, чтобы посмотреть на моряков за работой.

– Парень крепко стоит на ногах, несмотря на качку, – с одобрением заметил Анкетиль, когда Роджер передал доску для мельницы другим желающим сыграть.

Роджер мысленно улыбнулся. Анкетиль родился в семье моряков, и его похвала была самого высокого свойства.

– Пожалуй. – Роджер сложил руки на груди. – Я собираюсь пригласить его в гости… заново наладить отношения с матерью и познакомить с братьями и сестрами, но все не было возможности.

Он взглянул через прореху в холсте на серое небо и море; борющийся с волнами корабль взлетал и падал. Уильям с интересом следил, как моряк поправляет рею. Роджер не сомневался, что Уильям как губка впитывает все увиденное. Подобная наблюдательность всегда отличала Генриха.

– Наверное, она никогда не появится.

– То есть вы против? – В невинном взгляде Анкетиля мелькнуло удивление.

– Нет, – покачал головой Роджер. – Приглашу его сразу после нашего возвращения. И так слишком долго откладывал.

Жарким августовским днем Ида с удовольствием приняла чашку охлажденной в ручье пахты из рук Олдиты, деревенской пряхи. Сопровождающие привязали коней к ивам у ручья и расположились ждать в тени.

Ида опустилась на скамью в доме этой женщины. Очаг был растоплен, на камнях медленно варился в глиняном горшке барашек с овощами. Одной из основных причин визита было появление у Олдиты ребенка – дочурка, неделя от роду, дремала в ивовой корзине на столе, ее ручки и ножки были туго спеленаты.

– Вы так щедры, миледи, – произнесла Олдита, которая была искренне тронута и обрадована подарком Иды – шерстяным отрезом цвета шалфея на платье.

– Рада, что вам понравилось, – улыбнулась Ида. – Решила принести его сейчас, чтобы вы успели сшить платье к воцерковлению. У женщины обязательно должно быть новое платье для такого случая.

Еще она подарила детское кольцо для зубов из слоновой кости на синей шелковой ленточке. Олдита была искусной пряхой, она умела быстро превращать чесаную шерсть и лен в крепкую ровную пряжу. С рождением дочери она стала работать меньше, хотя мать помогала ей с малышкой и двумя другими детьми. Нанося визиты с подарками, Ида следила за той частью хозяйства, на которую могла повлиять, и всячески старалась, чтобы работники трудились усердно и охотно. С тех пор как Роджер стал заложником, она исполнилась решимости помочь королю поскорей обрести свободу.

Узнав, что первого сбора средств оказалось недостаточно и затеян второй, она достала из шкатулки для драгоценностей все кольца, броши, камни и пряжки. Вынула из буфета серебряные кубки и блюда, сняла драпировки со стен и тонкое шелковое покрывало с кровати. Заменила золотые завязки на своем лучшем ремне резными костяными плашками. Она обходилась малым, чиня что можно. Ее свекровь делала то же самое в Доверкорте. Повсюду во владениях Биго был введен режим суровой экономии.

– Вряд ли Голдвин вернется домой к моему воцерковлению, – с тоской протянула Олдита.

– Да, думаю, придется подождать, – покачала головой Ида. – Граф написал мне из Антверпена, что плавание было спокойным.

Олдита кивнула со знающим видом, хотя Антверпен был для нее всего лишь словом, как и для Иды.

Девочка проснулась и захныкала. Олдита вынула ее из корзинки и приложила к груди.