Роксолана. Страсть Сулеймана Великолепного - Павел Загребельный

— Ты смеешь говорить это мне?

Роксолана никогда не кичилась своей красотой, никогда не принуждала восторгаться своими женскими достоинствами, ибо все принадлежало только ей, но ведь в этих дворцах царило неписаное правило: не восхвалять при султанше других женщин, — почему же оно должно нарушаться именно при ней?

— Ты расхваливаешь красоту какой-то девчушки? — повторила Хуррем.

— Ваше величество, — склонилась в поклоне старая турчанка, — это создание принадлежит к числу чудес, на которые способен только всемогущий аллах.

— Она мусульманка?

— Да, она приняла истинную веру. В гареме ее прозвали Нурбана.

— Значит, эта властительница мира родилась не в царстве аллаха?

— Аллах всемогущ и вездесущ.

— Поэтому вы поскорее и нарекли ее владычицей мира?

— Ваше величество, кизляр-ага хочет показать ее падишаху.

— Хорошо. Покажешь ее мне.

Когда Нурбану привели к ней, Роксолана невольно подняла руку к глазам. Девушка ослепляла своей неземной красотой, своим невиданной нежности лицом, огромными синими глазами, каким-то сиянием, излучавшимся от нее, будто таинственный зодиакальный свет.

Еще больше поражена была Роксолана, когда узнала о жизни этой шестнадцатилетней девушки. Она была марранкой, из Испании, принадлежала к народу, который подвергался гонениям в течение многих веков. Остатки марранов изгнал Филипп, а тех, кто не хотел покидать своего жилища, хватала в свои немилосердные руки инквизиция. Родители Нурбаны вместе с несколькими сотнями семей таких же изгнанников осели на Сицилии, но местные фанатики прогнали их оттуда. На стареньком паруснике несчастные поплыли на восток, надеясь спастись — о диво! — во владениях султана Сулеймана. Но на море их взяли в рабство венецианцы и продали на Мальте. Оттуда хозяева повезли их во Францию, но по дороге ужасная буря вдребезги разбила корабль, и все марраны нашли свою смерть на морском дне. Нурбана, единственная из всех, чудом спаслась, ухватившись за обломок корабля. Потерявшую сознание, ее выловили турецкие корсары и, пораженные ее красотой, привезли в Стамбул.

Роксолана держала девушку в гареме два года. Учила ее языку, пению и танцам, обхождению — готовила для Баязида. Через несколько месяцев после того, как привез он в Стамбул тело Джихангира, показала ему Нурбану. Но Баязид лишь посмеялся над материнским восторгом.

— Это не для меня!

— Но почему же?

— Слишком красивая. Будто и не настоящая. Будто нарисованная гяуром. Такой нужны рабы, а я люблю свободу.

Роксолана попыталась уговорить его, а сама торжествовала в душе: и тут он оказался настоящим ее сыном, не поклонялся красивой внешности, сразу проникал в сущность, а что можно увидеть в этой ослепляющей девушке, кроме порабощения ее красотой!

Но теперь, как думала султанша, и наступил подходящий момент отдать наконец Нурбану одному из ее сыновей, но не Баязиду, а Селиму — пусть вперит свой взор в эту невиданную красоту и забудет обо всем на свете. Может, хоть тогда султан поймет, кому следует передать трон и наследство.

Она послала Нурбану с евнухами и старой хазнедар-уста в летний дворец на Босфоре, где упорно сидел Селим, не выезжая даже в Манису, передала сыну и письмо. Писала: «Более красивой девушки еще не видывали Топкапы. Сынок, прими ее в свой гарем. Не будешь каяться».

Нурбану привели как раз тогда, когда пьяный Селим наслаждался пением и танцами своих одалисок. Десятка полтора голых девушек под звуки бубна и тарбук кружились вокруг шах-заде, который вяло кивал головой и проводил пальцем сверху вниз, сверху вниз, покачиваясь, будто тряпичный божок. Письма султанши читать не стал, отбросил его в сторону, как это делал даже с фирманами самого султана. В гареме рядом с ним не было советчика и наставника Мехмеда Соколлу, и он делал что хотел. Но у хазнедар-уста было повеление передать Нурбану в руки шах-заде, поэтому, несмотря на сопротивление девушки, непривычной к таким зрелищам, старуха все же протолкалась с нею сквозь вереницу голых танцовщиц и подвела к Селиму. Тот захлопал покрасневшими глазами, взглянув на странную девушку, укутанную в шелк, тогда как все тут были нагие.

— Кто ты, красавица? — спросил неуверенно.

Хазнедар-уста ответила вместо Нурбаны:

— Это рабыня, которую прислала вам мать-султанша, мой шах-заде.

— Если прислала султанша, я беру тебя, — сказал Селим и указал девушке, чтобы села рядом с ним. — Умеешь танцевать?

Девушка испуганно оглянулась.

— Разве в Коране не записано, что правоверные не смеют обнажаться друг перед другом? — прошептала она.

— Так это же правоверные, а ты рабыня! — пьяно захохотал Селим и рванул с нее шелковое покрывало. — Снимай это тряпье! Мигом!

Она вскочила на ноги словно бы для того, чтобы выполнить его повеление, сама же, закрываясь от стыда и возмущения, выбежала из зала.

Разъяренный Селим начал швырять в голых танцовщиц чаши с вином и шербетом, восклицая:

— Вон отсюда, паскудные шлюхи! Все убирайтесь! До единой!

Утром, протрезвившись и прочитав письмо матери, Селим велел привести к нему Нурбану.

Она вошла, поклонилась и с немым упреком сверкнула на него своими огромными глазами, так что Селим даже почувствовал нечто похожее на неловкость, хотя и не ведал, что это такое. Удивляясь самому себе, ласково пригласил девушку:

— Подойди ближе, Нурбана!

Пока она шла, у него было такое впечатление, будто земля под ним расступается и он повисает на облаке блаженства.

— Сядь! — почти крикнул ей, а потом закрыл глаза и тихо простонал: — Ты и вправду живая или, может, призрак?

— Наверное, живая, — тихо ответила девушка.

— Тогда тебя нельзя показывать никому из смертных, потому что ты величайшее сокровище на этом свете.

— Мой властелин, я не согласна с вами, — возразила Нурбана.

— Ты не согласна? Хорошо. Если так, то самое дорогое на свете моя любовь к тебе! — горячо воскликнул Селим и протянул к ней руку.

Нурбана еле заметно отпрянула, уклоняясь от его прикосновения, и тихо промолвила:

— Действительно твоя любовь, мой властелин, будет для меня самым большим сокровищем, если мои дни продлятся и глаза твои не будут искать покоя на других красавицах.

— Успокойся, — засмеялся Селим, — не будет для меня красавицы ни на этом, ни на том свете, никто меня не сможет разлучить с тобой!

Знала ли Роксолана, что послала Селиму девушку, которая станет когда-то такой же всемогущей султаншей, как и она сама? Если бы знала, наверное, никогда не сделала бы этого. Надеялась, что Селим потеряет разум возле Нурбаны, а произошло совсем по-другому: в него словно бы влилась какая-то неслыханная сила, завладевшая им до конца его дней. Селим вызвал своего верного Соколлу, накричал на него, почему замешкался в Стамбуле, потом кинулся к султану с просьбой отпустить его в Манису, на что Сулейман ответил кратко: