Политология революции - Борис Кагарлицкий

В 2002 году кандидат левых сил, лидер партии «Движение к социализму» (MAS) Эво Моралес уступил всего 2% представителю правых, но уже через несколько месяцев стало ясно, за кем стоит реальное большинство населения. Два президента подряд пали в результате массовых народных протестов, и на декабрь 2005 года были назначены досрочные президентские выборы, которые Моралес с триумфом выиграл.

В Мексике пал режим ПРИ (Институционно-революционная партия), но сменившая его либеральная Партия национального действия (ПАН) быстро теряла популярность. В Венесуэле разворачивалась самая настоящая революция. По всему региону сложились условия для прихода к власти левых или левоцентристских сил. Начиналась новая эпоха, полная не только возможностей, но и опасностей.

После нескольких месяцев правительственного кризиса президентом Аргентины был избран Нестор Киршнер, представлявший левое крыло перонистской партии. Аргентинский перонизм всегда был загадочным явлением, сочетавшим в себе элементы правого и левого популизма. С того самого момента, как генерал Хуан Перон и его харизматическая супруга Эвита пришли к власти в середине 1940-х годов, левые не могли определить своего отношения к их популистскому курсу, а среди f. самих перонистов сосуществовали разнообразные течения – от ультралевых до крайне правых. В 1990-е годы, на фоне общего поворота континента к неолиберализму традиционные популистские партии – такие, как перонисты в Аргентине или ПРИ в Мексике, – стали проводниками антисоциальных рыночных реформ. Однако с приходом в «Розовый дом» Киршнера, которого характеризовали как «бывшего последователя Че Гевары»[443], казалось, внутри перонизма брали реванш сторонники социального популизма. Новый президент сразу занял жесткую позицию по отношению к Международному валютному фонду, начал принимать меры для возрождения промышленности и создания рабочих мест.

Кризис неолиберализма дал новый шанс и Партии трудящихся в Бразилии. Теперь уже не только левые и профсоюзные активисты, но и бизнесмены открыто ругали политику предшествующих лет, требуя перемен. Осенью 2002 года Лула был триумфально избран президентом, получив 61% голосов. Избирательную кампанию ПТ вела энергично и довольно радикально, с одной стороны, разъясняя правящим кругам, что Лула это «кандидат, который наиболее подходит, чтобы править страной», а с другой стороны, обещая радикальным массам, что ПТ идет к власти, чтобы «изменить историю страны».[444]

Теперь ему предстояло удовлетворить ожидания своей разнородной социальной базы, доказывая рабочим, что он способен провести серьезные и радикальные реформы, и в то же время успокаивая местную и транснациональную буржуазию.

Почти одновременно с Бразилией выбрал себе нового президента и Эквадор, где не прекращались крестьянские выступления. Кандидат левого центра популист Лусио Гутьеррес одержал победу во втором раунде, набрав 54,79% голосов. Однако не прошло и нескольких месяцев, как активисты социальных движений оказались в конфликте с новым президентом.

Затем настала очередь Уругвая. Здесь Широкий Фронт (коалиция ведущих левых партий) уже длительное время управлял столицей – Монтевидео. Для такой маленькой и урбанизированной страны, как Уругвай, успех в главном городе был залогом общенациональной победы. Так и случилось. В ноябре 2004 года кандидат Широкого Фронта Табаре Васкес, набрав большинство в первом же туре голосования, стал президентом страны.

Победы левых, однако, отражали не только подъем народного движения, но и сдвиг в настроениях местной буржуазии. Именно благодаря переменам, происходившим в среде элит, переход власти в руки левых сил давался столь легко. А сами левые политики увлечённо искали «новый национальный консенсус», налаживая отношения с предпринимателями и демонстрируя свою умеренность.

Кризис неолиберального курса был столь очевиден, что спровоцировал раскол в латиноамериканских элитах. Одна часть, стиснув зубы, готова была, во что бы то ни стало продолжать неолиберальный курс, презрительно игнорируя явное возмущение народа. Другая часть, напротив, искала пути компромисса с собственным обществом, надеясь тем самым сохранить основные «достижения» неолиберальной эпохи.

Сдвиги, произошедшие в рядах латиноамериканской буржуазии, хорошо сформулировал аргентинский экономист Клаудио Кац: «Бизнесмены и банкиры, выигравшие от дерегулирования, теперь резко изменили свои взгляды и стали выступать за государственное вмешательство. Представителей тех секторов экономики, которые особенно пострадали от катастрофической политики 1990-х годов, в первую очередь требовали государственных субсидий и ограничения иностранной конкуренции». Впрочем, продолжает он, этот новый блок финансистов, промышленников и магнатов агроэкспорта отнюдь не тождествен прежней национальной буржуазии 1960-х годов. «Они укрепили свои связи с международными финансовыми рынками (как получатели кредитов, государственных субсидий), они получали больше дохода от экспорта, чем от работы на внутренний рынок, они инвестировали крупные капиталы за рубежом. Однако подобная транснационализация не оторвала их от местных корней. Правящие классы по-прежнему имели серьезные деловые интересы внутри родного региона, конкурируя с иностранными корпорациями. Именно они оказали решающую поддержку новым правительствам, и именно они систематически толкали их вправо».[445]

Эта тенденция была заметна не только в Аргентине и Бразилии, где левые правительства всячески демонстрировали свою умеренность и лояльность по отношению к капитализму, но и даже в Венесуэле на фоне острого конфликта президента Уго Чавеса с Соединенными Штатами и транснациональными корпорациями. Пресса отмечала, что многие местные предприниматели также «поддерживают протекционистские меры».[446]

Левые правительства, пришедшие к власти в Аргентине, Бразилии и Уругвае, отнюдь не обещали изменить экономическую систему, ввести социализм или совершить революцию. Они шли к власти под реформистскими лозунгами. Но даже реформистская программа требует определенной решимости и последовательности. Если Киршнер, пользуясь ситуацией финансового краха Аргентины, сумел покончить с диктатом Международного валютного фонда, то Лула, придя к власти, первым делом отправился в Давос на встречу с представителями мирового неолиберального истеблишмента – объяснять им, что бояться нечего.

Во внешней политике Бразилия несколько дистанцировалась от Соединенных Штатов, сближаясь с Европейским Союзом, Китаем и Индией. Администрация Лулы демонстрировала заинтересованность в развитии латиноамериканской интеграции, находя в этом поддержку у соседей – Киршнера и Чавеса. Главным успехом латиноамериканских левых правительств можно считать срыв в ноябре 2005 года попытки Вашингтона навязать континенту соглашение об Американской зоне свободной торговли (ALCA). На встрече глав государств Америки против соглашения единодушно выступили лидеры Бразилии, Уругвая, Аргентины и Венесуэлы. Однако их антиимпериалистические позиции получили поддержку значительной части местного предпринимательского класса, опасавшегося конкуренции и поглощения со стороны североамериканских транснациональных корпораций.

Напротив, надежды тех, кто ожидал, что приход к власти ПТ приведет к переменам во внутренней политике Бразилии, быстро рухнули. Обещанная аграрная реформа почти не продвигалась. Движение безземельных крестьян (MST), связанное с партией Лулы, предпринимало еще до прихода к власти левых захваты пустующих помещичьих земель. Крестьяне надеялись, что победа левого президента приведет к тому, что созданные на этих землях кооперативы будут легализованы и получат поддержу. Однако новая власть, оставалась так же равнодушна к ним, как и прежняя. Широко разрекламированная президентом программа борьбы против голода (Fame Zero) в значительной мере осталась на бумаге, поскольку правительство не выделило на ее проведение достаточных ресурсов. При этом администрация Лулы делала все возможное, чтобы блокировать рост заработной платы, который мог, в соответствии с догмами неолиберальных теоретиков, помешать наметившемуся подъему экономики. Особые старания новая власть прилагала для проведения пенсионной реформы, направленной против «привилегий» государственных служащих. Как и в западных странах, лозунг борьбы с «привилегиями» скрывал политику, направленную на то, чтобы, отняв часть с большим трудом завоеванных прав у трудящихся общественного сектора, ослабить позиции профсоюзов, опустить общий уровень социальных гарантий и тем самым оказать давление на рынок труда. Другая задача этой реформы состояла в том, чтобы стратегически ослабить государственный сектор как таковой, подорвать его возможность привлекать квалифицированных специалистов и понизить его конкурентоспособность по отношению к частным корпорациям.