Атлантический дневник (сборник) - Алексей Цветков

Откуда возникла идея конституции? Она явно пришла не из Афин, и даже не из Англии, откуда прибыли пилигримы и где письменной конституции нет и по сей день. Хотя слово «конституция» в древности существовало, оно обозначало исторически сложившееся общественное устройство, а вовсе не письменный документ, положенный в его основу.

Прообраз американской конституции, первой в мире, хорошо известен – это так называемое «Мэйфлауэрское соглашение», документ в полстраницы, составленный пилигримами на борту судна «Мэйфлауэр» и подписанный всеми членами экспедиции, первыми эмигрантами в Новый Свет. В нем участники подтверждают верховный суверенитет английского короля Иакова и оставляют за собой право принимать по мере надобности собственные законы. Этот документ – прямой потомок грамот, регулировавших отношения между королями, баронами и рыцарями.

Эта способность американцев к спонтанному законотворчеству не была утрачена и после того, как в Филадельфии была принята федеральная конституция. Освоение огромной территории на протяжении большей части XIX века производилось группами людей, часто совершенно неизвестных друг другу, которые надолго покидали пределы цивилизации и сферу действия законов. Для того чтобы в пути не возникла кровавая анархия или деспотическая узурпация, путешественники загодя на общих собраниях принимали собственные индивидуальные конституции, в которых старались предусмотреть все возможные повороты судьбы и выработать законные методы действия. Вот преамбула одной из таких многочисленных конституций, которую я почерпнул из книги историка культуры Даниэла Бурстина «Американцы: национальный опыт».

…Мы, нижеподписавшиеся, члены компании эмигрантов в Калифорнию «Грин и Джерси», ныне собравшиеся в Сент-Джозефе, ввиду предстоящего нам долгого и трудного путешествия полагаем, что наши собственные интересы, во имя безопасности, удобства, доброго настроения и, что наиболее важно, предотвращения ненужных задержек, требуют принятия строгих правил и предписаний, которыми бы мы руководствовались в ходе нашего путешествия; и мы, ставя подписи под этой резолюцией, берем друг перед другом взаимное обязательство, что мы будем соблюдать правила и предписания, каковые могут быть приняты голосами большинства компании, для соблюдения в ней порядка в ходе путешествия.

Далее следовали законы, обязательные для всех участников экспедиции на срок путешествия. Как правило, за воровство предусматривалось изгнание, за убийство – смертная казнь, но лишь по приговору суда присяжных из числа участников. Если у кого-то ломался фургон или погибали волы, попутчики обязывались оказать ему помощь в доставке семьи и имущества по месту назначения.

Эти люди, конечно же, слыхом не слыхали ни об африканских собраниях, ни об императоре Ашоке с его широкими взглядами. Возможно, что некоторые из них помнили о такой вехе английской истории, как подписание Великой хартии вольностей, хотя вряд ли она была у них на уме в момент работы над их временной конституцией с ее неумелой имитацией юридического слога. Но они были наследниками многовековой правовой традиции, в соответствии с которой красивые обещания ничего не стоили, если не имели под собой документального основания, а законы подлежали неукоснительному соблюдению.

Демократию нельзя свести просто к процедуре выборов, даже самых свободных и справедливых, – ив этом Амартия Сен прав. Но ее тем более нельзя сводить, как он пытается это сделать, к плюрализму и свободе дискуссии, поскольку любая дискуссия подразумевает завершение и переход к действию, а все значимые действия в обществе совершаются на законном основании. Суть западной демократии, в отличие от афинской и любой другой, какая может прийти на ум нобелевскому лауреату, – это свободное законотворчество масс и отношение к принятым законам как к обязательным для всеобщего исполнения.

А теперь можно перейти к главному тезису статьи Амартии Сена: не является ли любая попытка демократизации незападного общества одновременно попыткой его вестернизации, навязывания ему чуждых ценностей? Хотя такой аргумент давно известен, он мне не совсем понятен, поскольку западные ценности трудноотделимы от общечеловеческих. Совершенно очевидно, что любое демократическое общество должно быть правовым и не может основываться на произволе императора, даже самого великодушного. И это требование, насколько я попытался показать, практически влечет за собой все остальные атрибуты демократии, хотя в Европе на это ушли столетия. Если кому-то не по нраву процедура свободных и справедливых выборов, люди всегда вольны прибегнуть к другому методу всенародного волеизъявления. Беда в том, что другого метода мы по сей день не знаем. Все стабильные демократические государства, возникшие вне исторических пределов западной цивилизации, имеют примерно одинаковую базовую структуру западного образца – будь то в Японии, где демократию вводил американский генерал, или в Южной Корее, где она возникла как продукт эволюции авторитарного устройства.

В конечном счете большинству из тех, кто пеняет на западный характер демократии, не по душе не только Запад, но и сама демократия, и в этом вся проблема. Что же касается демократии, то она, единожды появившись, стала всеобщим достоянием человечества. Порох, компас и бумагу изобрели в Китае – хороши были бы европейцы, если бы, отвергнув эти достижения, принялись изобретать все заново. С другой стороны, велосипед изобретен в Европе, но на нем ездит весь Китай, и никому не приходит в голову изобретать собственный, верный национальным традициям.

КТО БОИТСЯ БАРБИ?

В 1533 году флорентийская принцесса Екатерина Медичи отправилась в Париж выходить замуж за герцога Орлеанского, которому предстояло унаследовать французский престол. Хотя брак был для нее большой династической удачей, перспектива жизни во французской столице требовала известной стойкости – для изощренной уроженки Флоренции это был еще во многом варварский город. Ради видного европейского престола Екатерина была согласна пожертвовать многим, но кухня не входила в число этих жертв, и часть ее обширной свиты составляла бригада лучших итальянских поваров. Эти виртуозы сковороды в кратчайшие сроки не только цивилизовали весьма скромную дотоле французскую кулинарию, но и вывели ее на первое место в Европе, которое она удерживала на протяжении столетий.

Эту вполне правдивую историю я много лет назад рассказал одной образованной француженке и поверг ее в шок – она никак не могла поверить, что какие-то «макаронники» могли преподать урок ее соотечественникам в этой священной дисциплине. В живописи, в музыке – пожалуйста, но только не в кулинарии. Надо сказать, что с тех пор звезда французской кухни несколько подзакатилась, а итальянской – напротив, засияла ярче. Но дело не в этих деталях, а в сути: кулинария, одна из жемчужин французской короны, была плодом культурной глобализации. А мораль заключается в том, что, случись это сегодня, итальянских поваров, скорее всего, развернули бы на границе, чтобы они не подрывали национальную свинину с кислой капустой. Я, конечно, выражаюсь фигурально.

А вот несколько иная история, уже из наших дней. Передо мной – плакат, изданный саудовским «комитетом по утверждению добродетели и искоренению порока». На нем изображена кукла Барби и некоторые из ее аксессуаров. Надпись гласит: «Еврейские куклы Барби с их обнажающей одеждой, похотливыми позами и различными стилями и аксессуарами – символы западного упадка и извращения. Взглянем в глаза опасности и будем бдительны».

Если отвлечься от идиотского антисемитского выпада, контекст у этих двух историй общий. Речь идет о культурных аспектах глобализации и о мнимом или реальном вреде, который она наносит. Как ни странно на первый взгляд, стратегии Франции и Саудовской Аравии в отношении культурного импорта имеют много общего. Обе страны воспринимают его как хорошо скоординированную агрессию против уникальной национальной культуры. Цель этой агрессии – искоренение национальных особенностей и сведение культурного творчества к наименьшему общему знаменателю, под которым во Франции понимают американскую поп-культуру, а в Судовской Аравии – еврейскую идеологическую диверсию, хотя, как видно из приведенного примера с Барби, имеется в виду приблизительно одно и то же.

Но есть и разница. В Саудовской Аравии инакомыслие недопустимо, чего о Франции не скажешь. В последнее время здесь опубликован целый ряд книг с резкой критикой национальной культурной и политической позиции. Сегодня я хочу поговорить о книге известного французского философа и публициста Жана-Франсуа Ревеля «Антиамериканская одержимость» – вернее, о ее сокращенном варианте, опубликованном на страницах американского журнала New Criterion. Слово автору.