Не имеющий известности - Михаил Борисович Бару

не имелось. Придется пересчитать ремесленников, которых… кот наплакал. В конце первой четверти XVIII века в Порхове проживали пять портных, один серебряник, один медник, четыре кузнеца, три кожевника, четыре сапожника, один крашенинник и один овчинник. Семь семей занимались рыболовством, и в них рыбу ловили все, включая кошек и собак. Еще три семьи были на все руки мастера и промышляли кожевенным, овчинным, сапожным, рукавичным, бочарным и колесным производствами. Немного, что и говорить. К примеру, в Торопце, уездном городе той же Новгородской губернии, при сопоставимой численности населения, в то же самое время одних кожевников было тридцать шесть, не говоря об извозчиках, кафельщиках, слесарях и промышляющих «письмом», которых в Порхове и вовсе не было. Городская торговля была родной сестрой порховского промышленного производства в том смысле, что не торопилась развиваться. Да и как ей развиваться, когда в городе не проходило ни одной ярмарки. Маленький Порхов посреди нового времени жил вполне средневековой жизнью. Он действительно был маленький – в 1740 году он состоял всего из 225 дворов. В общей сложности в городе проживало немногим более двух тысяч человек, притом что средняя семья состояла из шести человек. Может, их и было бы больше, но в 1710 году по Порхову прошлось моровое поветрие, опустошившее перед этим Гдов и Псков. Из общего числа горожан почти 900 – посадские. Еще 867 – крестьяне. Пятьдесят семь дворян и шестьдесят четыре священнослужителя[121]. Порхов был молод – две трети его населения составляли дети разных возрастов. У небольшого городка были под стать ему небольшие и совсем маленькие монастыри – в Рождественском обитали девять монахов и игуменья, а в Спасском – иеромонах, два монаха и два работника из крестьян. Успенский женский монастырь был так мал и так захудал, что его и вовсе упразднили при Екатерине Второй в 1764 году.

Все же к концу первой половины XVIII века порховская промышленность… Нет, она так и не появилась, но порховская торговля, пусть и не вся, а только торговля зерном, пусть и не расцвела, но пошла в рост, да так пошла, что 90% зерновых культур, если судить по псковским таможенным книгам, продававшихся и покупавшихся в Пскове, происходили из порховских вотчин. Привозили порховичи на продажу рожь, пшеницу, правда раз в пять меньше, чем рожь, привозили овес, ячмень, гречку, садовый хмель, горох и конопляное семя.

Кроме зерна торговали тогда, как и сейчас, тем, чем у нас в России торговали всегда, – лесом. В середине XVIII века в Псковской губернии в продаже большей частью был сосновый и еловый лес. Тогда, как и сейчас, уходил этот лес в основном за границу. Уходил через Нарву. Торговля эта привела, однако, к конфликту между порховскими лесоторговцами и порховскими помещиками, владевшими обширными лесными угодьями. Помещикам посредники в лице порховских купцов были без надобности – они хотели продавать свой лес непосредственно нарвским купцам и их комиссионерам. Порховские лесоторговцы, а вместе с ними и купцы других городов Псковской губернии, при таком раскладе оставались… не сидели сложа руки, а накатали письмо в правительство и в этом письме просили запретить скупку леса нарвским купцам минуя местных посредников. Они еще и в Уложенную комиссию отправили наказ, в котором жаловались на помещиков, запрещающих вблизи городов своим и посторонним крестьянам рубить лес. Мало того, что это приводит к дефициту и дороговизне леса, так еще и «через то граждане претерпевают в строении домов и в заготовлении дров немалую нужду». Вот с этого момента мы можем говорить о зарождении порховской промышленности, пусть и в микроскопическом масштабе. Две порховские помещицы – Бороздина и Култашева завели в своих имениях пильные мельницы, которые, конечно же, еще не настоящие заводы с управляющими, мастерами, рабочими и квартальными премиями, но мы будем их называть заводами – с чего-то же нужно начинать. Оба этих завода на местный рынок ни одной доски не поставляли – все уходило на экспорт.

В 1769 году правительство, желая развить текстильную промышленность, прислало в городовой магистрат полтора десятка билетов на годовое разрешение завести станы для производства тканей, получаемых из-за границы. Дело в том, что порховичи ткали и ткали себе по домам и налогов платить не собирались, а по закону «при первоначальном заведении фабрик… за нужно почтено было, чтоб кроме оны, никто… тем же рукоделием не промышлял». Правительство очень хотело увеличить, выражаясь современным языком, свою налоговую базу, а порховичи… Но их мнением на этот счет правительство не интересовалось. Билеты желающим раздавал воевода. Между прочим, это был последний порховский воевода – коллежский асессор Вараксин. При нем в крепости еще находились воеводская канцелярия, тюрьма, винные и соляные амбары и несколько домов, занимаемых чиновниками.

Почти в то же самое время, когда порховский воевода пытался раздать билеты на разрешение заводить дома ткацкие станы, порховичи просили власти учредить в городе ярмарки и торговые дни, которых «ни единого в год не бывает». Правду говоря, порховичам вся эта текстильная промышленность… В описываемое время лишь около 5% горожан занималось каким-либо ремеслом – остальные 95 с лишним процентов, или 111 семей, числились хлебопашцами. Из этих 111 семей 87 только хлебопашеством занимались. Еще 22 семьи сочетали его с торговлей, и только две семьи с ремеслом. Какая уж тут текстильная промышленность и вообще промышленность.

Немного городской хроники. В 1772 году в Порхове случился большой пожар, в результате которого полностью выгорело 143 двора. Каменные дома не выгорели, потому как их в городе еще не построили. Фабрик и заводов по-прежнему никто не заводил. Зато возвели на народные пожертвования каменный собор во имя Николая Чудотворца взамен старой ветхой деревянной церкви, которую за шесть лет до того новгородский митрополит распорядился разломать. Обошлось строительство в 7000 рублей.

Немного уездной хроники. В 1776 году взбунтовались крестьяне самого богатого порховского помещика графа Матвея Апраксина в имении Зарабочье. Взбунтовалось не два и не десять человек, а три тысячи. Графские крепостные отказались выходить на барщину и отправили ходоков в столицу с жалобой на невыносимые поборы, барщину почти во все дни недели и издевательства своего помещика. Тех, кто все это отказывался терпеть, их сиятельство отдавал в солдаты или отправлял в каторжные работы. Кончилось тем, что мужики не просто отказались выходить на барщину, а ушли в лес, оставив в избах жен и детей. В Зарабочье прибыл порховский исправник, и вслед за ним прибыла воинская команда для наведения порядка. Порядок навести не удалось, а бунт, вместо того чтобы прекратиться, перекинулся, точно пожар,