Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

никакие деньги не стоили, чтобы я так с нею говорил. Что же она про меня запомнит?..

– Девку мне одну жалко, – я сказал. – Обидел её ни за что.

– Сильно обидел? – спросил Шурка.

– Да хуже нельзя.

– Не простит она тебе?

– Не знаю… Может, и простит. Но забыть – не забудет.

– А хорошая девка?

– И этого не знаю…

Я встал, пошёл из кубрика.

У соседей дверь была полуоткрыта, и там тоже лежали в койках, под одеялами, одетые в чистое, и курили. Ко мне головы никто не повернул.

5

Наверху, в капе, Алик выливал воду из сапога. Димка его держал за локоть. Я к ним поднялся. Димка взглянул на меня и оскалился:

– Тоже деятели, а? Комики!

– Не надо, – попросил Алик. – Кончай.

– Что, у самого коленки дрожат?

– Ну, дальше? Что из этого?

– Ничего, – сказал Димка. – Как раз ничего, друг мой Алик. Всё естественно. Когда есть личность – ей и должно быть страшно. У неё есть что терять. Вот, китайцам, наверное, не страшно. Они – хоть пачками, и ни слова упрёка.

– Кончай, говорю.

– Нет, но где же всё-таки волки? Я думал, они будут спасаться на последнем обломке мачты.

– Ты погоди, – сказал я ему, – до обломков ещё не дошло.

– Ах, ещё нужно этого дожидаться?

Что мне было ему ответить? Я и сам так же думал, как он.

– С тобой это было уже? – спросил Алик меня.

– Ни разу.

– Поэтому ты и спокоен. Не веришь, да?

– Какая разница – верю я или нет. Чему быть, то и будет.

– А я всё-таки до конца не верю.

– Счастлив ты. Так оно легче.

Его будто судорогой передёрнуло. Я пожалел, что сказал ему это. Ведь такое дитя ещё, в смерть никак не поверит. Я-то вот – верю уже. Меня однажды в драке, в Североморске, пряжкой звезданули по голове – я только в госпитале и очнулся. И понял: вот так оно всё и происходит. Мог бы и не проснуться. Смерть – это не когда засыпаешь, смерть – это когда не просыпаешься. Вот с тех пор я и верю.

– Идите в кубрик, ребята, – сказал я им. – Пока вас на палубу не выгнали, мой вам совет: падайте в камыши.

– Эту философию мы тоже знаем, – сказал Димка. – Лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть. А всё само собой образуется?

– Конечно, – говорю. – Само собой.

Алик улыбнулся:

– Шеф, твои слова вселяют в нас уверенность.

– А для чего ж я стараюсь?

Пошли. Вот как просто, думаю, людей успокоить. Начни им доказывать, что мы потому-то и потому-то погибнуть не можем, они расспросами замучают – как да что. А скажи им: «Авось пронесёт» – и есть на чём душе успокоиться.

В капе вдруг посветлело – это, я понял, кто-то из рубки к нам идёт, и ему светят прожектором. Так и есть – в дождевике кто-то, в штурманском. Увидел меня, откинул капюшон. Жора-штурман.

– Выходить думаете?

– Выходили. Шлюпку одну успокоили. Теперь-то зачем?

Но он был настроен решительно. Ещё не намок. А сухой мокрого тоже не разумеет.

– А ну, пошли.

Шурка с Серёгой в самый раж вошли, даже не посмотрели на Жору. Салаги только начали разуваться. А Васька всё так и лежал с закрытыми глазами, пальцы сплетя на груди, но – не спал, что-то нашёптывал.

Жора к нему первому подошёл.

– Вставай.

Васька поглядел на него равнодушно, как сквозь него, и уставился в переборку.

– Тревогу для кого играли?

– Не знаю. Не для меня. Меня-то уже ничего не тревожит.

Тут Жора и увидел этот провод, который я сорвал.

– Хари ленивые! Себя уже спасать неохота! В могилу легче, чем на палубу?

Глаза у него и без того красные, как у кролика. А тут дикой кровью налились.

– Тебе бы автомат, – сказал Серёга. – Ты б нас всех тут очередями, да?

Жора шагнул к нему, замахнулся. Серёга начал бледнеть, но глаз не отвёл. Жора его оставил, опять взялся за Ваську.

– Встанешь или нет?

Взял его обеими руками за ворот и посадил в койке. А вернее, держал его на весу. Он сильный, Жора. Он бы мог его и к подволоку вздёрнуть, одной левой. Васька захрипел, ворот ему стянул горло.

Димка и Алик застыли молча. Вдруг Димка стал матовый, сказал, зубы сжав:

– Ну, если б мне так…

Жора поглядел на него и кинул Ваську опять на койку.

– Можно и тебе.

Димка мотнул головой и весь сжался, стал в стойку – левую выставил вперёд, а правой прикрыл челюсть. Но я-то чувствовал, чем это кончится. Жора на ринге не обучался. Но он обучался стоять на палубе в качку. И ни за что не держаться. Он не шатнулся, когда кубрик накренило. А Димка упал спиной на переборку, и от его стойки ничего не осталось.

Кинулся вперёд Алик, выставил руку:

– Вы что? Опомнитесь!..

Я увидел – сейчас он будет бить их обоих. Он их будет бить страшно, в кровь, зубы полетят. И мы все вместе этого бугая не одолеем. Я шагнул Жоре наперерез и обеими руками толкнул в живот. Он не устоял и сел в койку. А я наклонился и взял в руку что потяжелее – сапог.

– С битьём ничего не выйдет, – сказал я Жоре.

Он сидел в койке – коленями чуть не к подбородку. Пока бы он встал, я бы успел ему всю рожу разбить сапогом. Да просто пальцем повалил бы обратно.

– Ладно, – сказал Жора. – Пусти.

Я бросил сапог. Он вылез, пошёл к двери.

– Через пять минут не выйдете к шлюпкам – всем, кто тут есть, по тридцать процентов срежу.

– Что так мало? – сказал Шурка. – Валяй все сто.

Васька вдруг всхлипнул. Глаза у него полны были слёз. Шурка повернулся к нему:

– Ты чего, Вась? Не надо…

Васька утёр слёзы кулаком, а они от этого полились ещё сильнее. Это невыносимо смотреть, как бородатый мужик плачет навзрыд. Тут и Жора смутился:

– Не скули, хрена ли я тебе сделал?

– Уйди. В гробу я тебя видел, палач!

– Хватит, – сказал Жора. – Кончай, а то…

– Ну, бей, сволочь. Ударь лежачего.

– Ты встань, – Жора усмехнулся, – будешь стоячим.

– Не встану! Подохну здесь, а не встану! Зачем мне жить, когда такие твари живут, как ты…

Слёзы Ваську совсем задушили.

– Уйди же, – сказал Серёга. – Уйди по-доброму.

Жора нас оглядел и перестал усмехаться. Наверное, дошло до него, что мы кончились, не поднять нас никакой силой.

Он вышиб кулаком дверь, пошёл. Прошёл половину трапа и крикнул:

– Шалай! Ну-к, выйди.

Я к нему поднялся.

– Ты всё