Семиозис - Сью Бёрк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чек-ооо, Бартоломью! – прокричала я, входя под навес.
– Это как посмотреть, – проворчал он.
Он сидел на циновке и сам с собой играл в го. Царицы разговаривали друг с другом и вроде на нас не смотрели, даже когда я поставила корзину с хлебом в центре навеса. Дети подбежали и начали хватать хлеб, как только я отошла.
– Меня по-прежнему игнорируют, словно какашку, – посетовал он.
– Какашки – это дары. Можешь спросить у Стивленда. Ты – дар стекловарам. Они просто пока этого не поняли.
Кто-то из детей подхватил письмо с земли и вроде бы собрался его порвать – просто скучающий малыш, который ищет, чем бы заняться. Они были реально милые, эти детишки – с мягким курчавым мехом и чуть великоватыми головами, как у человеческих детей. Беллона что-то провизжала. Малыш положил письмо. Прискакавший кот сделал кувырок. Им детишки тоже понравились. Дети и кот принялись играть в «делай как я».
– Им не хочется признавать, что мы существуем, – сказал Бартоломью. – Но сегодня утром две из них встали и прошагали из-под навеса в сторону городских ворот. Им явно хотелось куда-то попасть: отлично, я сопроводил их, и они отправились прямо в музей. Во время первого визита они ни на что не обращали внимания – или так нам показалось, – но это было притворство, потому что они точно знали, что хотят посмотреть в этот раз – и это был раздел, посвященный оставлению города.
– Эй, это уже что-то!
– Она читала надписи, вон та, – он указал на самку с полоской курчавого черного меха вдоль спины, ту, которая прошлой осенью больше всего реагировала на наших послов. – Там написано не только по-мирянски, но и на стекловском, и они из-за чего-то поругались. Нет, «поругались» – это слишком сильно сказано. Они из-за чего-то расстроились. Они что-то обсуждали. Что-то их глубоко тронуло. Ну, знаешь: та табличка, которая начинается словами: «Радужный город был основан примерно четыреста лет назад такими же космическими пришельцами, как мы». Они сразу же вернулись и с тех пор не перестают говорить. Послушай.
– Они друг друга перебивают.
– Как обычно. Там сказано, что в городе жила тысяча стекловаров. Думаю, именно об этом они и говорят. Я видел, как они считали на пальцах. Они что-то планируют, вот к какому заключению я пришел.
Беллона схватила письмо и стала им размахивать. Мы с Бартоломью переглянулись.
– Надеюсь, не какую-то глупость, – сказала я.
– Они не глупые.
Они продолжали разговаривать с теми же бесстрастными лицами и пронзительными визгливыми голосами. Курчавоспинной было что сказать. Я поставила несколько камней, чтобы усложнить Бартоломью игру, не переставая прислушиваться. Курчавая схватила буханку хлеба и ударила ею Беллону по лицу. А потом заорала так громко, что у меня в ушах зазвенело.
– Еда им нравится, – отметил Бартоломью. – Мари! Доброе утро!
Я повернулась: она поспешно шла к навесу. Утро было не холодным, но она натянула на себя несколько свитеров. Кожа у нее пожелтела, и она выглядела измученной.
– Доброе утро, Бартоломью. Как они едят?
– Съедают все, что мы им даем.
Он встал, чтобы ее обнять. Зеленки постоянно так.
– Даже рагу и салаты?
– Они обожают рагу.
– Отлично. Стивленд ночью провел несколько анализов. Они истощены, сильно истощены, болезненно. Они инвалидизированы, и рост у них остановился преждевременно. Это… – Она покачала головой. – Это многое объясняет. Царицы в том же положении, что и все, а ведь они вроде бы предводители. Они не в том состоянии, чтобы руководить.
Царицы продолжали спорить, игнорируя нас. Мари встала прямо посреди них и начала указывать и говорить – крича, чтобы ее услышали.
– Посмотрите на их глаза! Обратите внимание на фасетки! Часть сверкает, а часть – нет! Вот эта самка – смотрите, она полностью слепая! – Это оказалась Сероглазка. – А вот у этой – видите сероватую область по краям глаз? Видите, какая она широкая?
Я подошла на несколько шагов и прищурилась.
– Так что она видит только центром глаза? Это даже не половина. Черт.
У Курчавой глаза были почти целиком блестящие. И она возглавила какой-то план.
– Да, слепота, – подтвердила Мари. – Но есть и еще кое-что похуже. Посмотрите сюда, на кожу вокруг глаз и рта. – Сероглазка от прикосновения Мари дернулась, словно на нее прилетел жук. – Эти отметины, похожие на морщины – на самом деле это язвы и шрамы от язв. Это не все, но под мехом их не видно. Зубы у них в глотке, и у тех, кого я вскрывала, зубы были испорченные. Эти стекловары – не такие, как в музее. То есть они, конечно, потомки, но их здоровье… Пропорции выглядят неправильными. Стариков нет, а если никто не доживает до старости, то они все умирают молодыми от чего-то. Если ты истощен, то возникает масса всяких проблем.
Она гневно махнула на траншею, используемую как центр даров.
– В части фекалий есть кровь и всяческие паразиты. Простое слабительное принесло бы немало пользы. – Она упала на колени перед ребенком – тем, который побывал в коме от транквилизаторов, – и взяла его за руки. – Посмотрите на этого ребенка. Глаза уже портятся. Мех редкий, когти деформированы.
У нее на глаза навернулись слезы. Ребенок нервно дернулся.
У меня возникло чувство, что я должна что-то сделать.
– Язвы на ногах не заживают, – не унималась Мари. – Изъязвления у ребенка! – Она дотронулась до суставов, и ребенок завизжал. Царицы замолчали, а Курчавая подошла ближе посмотреть. – Деформированные суставы. И мне страшно подумать, – у нее по щекам потекли слезы, – как это отражается на умственном развитии. Нам с трудом удается обеспечить себе полноценное питание. Это требует всех наших умений – и немалой помощи Стивленда. Мы не созданы для этой планеты, но можем получать необходимое.
Она зарыдала: болезнь не давала ей успокоиться.
– Мы можем им помочь. Мы можем вернуть стекловарам здоровье. Если они нам позволят.
Я встала на колени и обняла ее за плечи. Эти слова меня поразили: «если они нам позволят». А зачем нам ждать? Это – навязанная дружба. Мы решили, что будет так. Мы заставим их принять помощь. Власть у нас, и пусть чертовы царицы привыкают к этой мысли, чем скорее – тем лучше.
Я глубоко вздохнула. Злость ничему не поможет.
Курчавая что-то говорила Бартоломью.
Общение! Пусть мы и не можем понять, что она говорит.
Он взял грифельную доску и начал писать.
– Она есть печаль, – громко зачитал он, указывая на Мари. –
