Пророки - Роберт Джонс-младший
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскочил, набросил цепь бескожему мальчику на шею и рванул запястья в разные стороны. Мальчик стал отбиваться, сопротивляться, попытался вывернуться, но Козии его не выпустил. А когда на помощь кинулись другие, успел метнуться к окаймлявшему палубу низкому борту. Набрав в грудь побольше воздуха, он крикнул:
— За Элеву! Во имя царя Акузы!
И все так же не выпуская мальчика из рук, перевалился через борт и полетел вниз, увлекая за собой двоих прикованных к нему пленников. Волны сначала обожгли их холодом, затем ласково обняли, убаюкали и утянули в морскую глубь.
Выплыть Козии не пытался. Он удерживал бескожего мальчика под водой, пока тело его не обмякло, а затем выдохнул и начал вместе с ним погружаться на дно.
Как ни жаль, он должен был так поступить. Должен! Загнанный в угол, он не собирался умирать один. Все предопределено: им суждено было умереть вместе. Ибо это победа.
Элева.
Опускаясь на дно, Козии мысленно просил прощения у мужчины и женщины, скованных с ним цепью. Он не спросил, хотят ли они утонуть, сам все решил и утащил их за собой в пучину. Как они глубоко теперь, уже ниже брюха зверя, с которого упали. Может, вот он — тот грех, о котором умолчал отец? Может, чтобы победить людей с гор, им пришлось спуститься с собственной горы, нацепив на шеи ожерелья из останков чужих детей? Победители считают, что имеют право именовать убийство триумфом и украшать себя костями павших врагов.
«Так вот каково это — смотреть с вершины, — сказал себе Козии, когда мутный водянистый свет над ним начал меркнуть. — Больно, очень больно».
А потом, когда все поглотила чернота, добавил:
«Хорошо».
Джеймс
Джеймс обошел плантацию по периметру, сначала один, потом вместе с Зиком, Малакаем и Джонатаном. Невозможно было еще сильнее укрепить державшие черномазых на привязи бастионы: забор, реку, лес, кишащий ловушками и убийцами, страх. Впрочем, последнее, пожалуй, можно считать исключением. Глядя на деяния своих подручных сквозь пальцы, страх удавалось взвинтить до заоблачных высот.
— Когда Пол вернется? — спросил Малакай.
— Точно не знаю, — ответил Джеймс.
Вскинув ружье на плечо, он решительно зашагал вперед. Куда подевалась луна? Может, скрылась за деревьями и вот-вот исчезнет, предоставив солнцу разбираться с темнотой? Джеймс зевнул и поднял фонарь повыше. Светил тот не слишком ярко, только сильнее подчеркивал царящую вокруг кромешную черноту. Джеймс не сбавлял шага.
Потрепанная одежда ему не слишком нравилась, но на что-нибудь получше не хватало денег. А ведь он мог бы одеваться вполне элегантно — как Пол, например. Вот только у него не было жены-рукодельницы и детей, которым можно поручить стирку. По крайней мере, законных не было, что, наверно, и к лучшему. Что он мог им дать? Только крепкие руки и больные ноги? Какой в них толк? Даже дом он им завещать не сможет, лачуга принадлежит Полу. Ему и рабов завести не по карману.
Если бы Джеймс не оказался так похож на свою мать, а следовательно, на мать Пола, тот наверняка отказал бы ему. Обозвал мошенником, а может, и вовсе вызвал бы шерифа, чтобы тот упек его за бродяжничество и незаконное проникновение. Но лицо спасло Джеймса.
— Ступай вон той дорогой, — приказал он Зику, указывая на ряд ветхих хижин, видневшихся за высокой травой. — А если увидишь какой беспорядок, кричи.
И сразу же понял, каким бессмысленным вышло распоряжение. Вся жизнь черномазых представляла собой сплошной беспорядок. Темноту, победить которую можно только светом, джунгли, распутать которые удастся лишь мачете, хаос, справиться с которым способны лишь терпеливые руки и сильная воля. «Кровь», — пронеслось у него в голове. Иногда Джеймсу страстно хотелось крови.
И у рабов ее было вдосталь. Она струилась по их венам, пела, танцевала, билась на кончиках языков, пульсировала на губах, растягивалась в широких улыбках. Джеймс чувствовал ее запах. Сойдя с кораблей, они почти не изменились. И Джеймса, по правде говоря, это очень удивило. Он-то думал, они расправят плечи, найдут выход, сделают невозможное возможным. Как поступил он сам, сбежав из приюта. Но нет. Все они словно по-прежнему сидели в брюхе огромного судна. Так странно. С другой стороны — а как могло быть иначе, учитывая, с кем им посчастливилось состоять в родстве?
Они носили лохмотья (Джеймса невероятно злило, что его наряд мало чем отличался от их тряпья) и не блистали умом. Жили друг у друга на головах, забивались в свои лачуги не столько по воле Пола, сколько по собственному желанию. Злобно щерились и воняли по`том, притом запах этот — запах тяжкого труда — из них уже не вымывался. Они питались отбросами и уже одним цветом кожи ясно давали понять, что перед тобой дикари. Ясное дело, проще было считать их животными вроде коров или лошадей, научившимися ловко подражать своим хозяевам. Так они и освоили человеческий язык. А если у кого на них и возникала эрекция, разве можно было за это винить? Они ведь так искусно прикидывались людьми. Разум им обмануть не удавалось, а вот чресла — вполне.
Вскоре вернулся Зик.
— На вид вроде все в порядке. Насколько это возможно с черномазыми, — сказал он.
— Ладно. Тогда дождитесь следующей смены и можете быть свободны, — ответил Джеймс.
— Ой, может, сходите поглядеть, как там мисс Рут? — вспомнил вдруг Зик. — Она не дома, слоняется где-то тут, в темноте.
Джеймс поскреб подбородок.
— Зачем?
Зик пожал плечами.
— Ладно, где ты ее видел?
— Там, у реки. Сразу за хлевом.
— Вот же черт! — Джеймс покачал головой. — Не расслабляйтесь. Пойду схожу к ней.
Вся беда в том, что из всех женщин на плантации одна Рут заслужила уважение. Ее бледная кожа, рыжие волосы и тугая грудь так волновали Джеймса, что от рукоблудства становилось только хуже. Она же вовсе не старалась спрятать свою преступную красоту, даже холодными осенними вечерами не желала кутаться в шаль.
Джеймс отлично помнил, как туго ему пришлось вначале. Целый год его мучил жар, постоянно приходилось скрещивать ноги или садиться на корточки, чтоб хоть как-то совладать с похотью. Когда Рут приближалась к нему, он надвигал шляпу на глаза и пихал в рот все, что попадалось под руку съедобного, чтобы занять язык. Готов был весь нос вымазать навозом, лишь
