Детство Лермонтова - Татьяна Толстая

В поощрение Юрий Петрович написал стишок, в котором выражал пожелание сыну стать русским Фидием, и тут же рассказал, что древнегреческий скульптор Фидий признается величайшим из всех художников мира. Потом говорили о литературе. Отец одобрил желание Миши изучать русскую литературу, но вскоре, утомившись ролью ментора, Юрий Петрович начал зевать и собираться в дорогу.

Мальчик знал, что удерживать его бесполезно.

На этот раз отец твердо объявил о своем желании видеть сына у себя в имении. После долгих разговоров бабушка согласилась, и было решено по дороге в Москву заехать к Юрию Петровичу погостить.

Пока что погода не радовала, морозы стояли сильные. «Афанасий-ломонос, уши береги и нос!» — так приветствовали тарханцы последние зимние морозы. Миша любил лепить на дворе снежные фигуры колоссальных размеров. Проснувшись, он шел к бабушке смотреть из ее окна на свои произведения, потом обозревал фигуры из окна чайной комнаты и, если только находил в них недостатки, наспех одевался и бежал их подправлять. Так и стояли эти снежные великаны, изумляя прохожих, а по вечерам дворовые даже пугались их.

Разительная перемена произошла в мальчике в этом году: он перестал болеть, наоборот, удивлял всех своей ловкостью и силой. Он научился кататься на коньках и на Большом пруду упражнялся часами, делая разные фигуры; даже научился вальсировать на льду. Юрьевы, Максутовы, Пожогины и Аким Шан-Гирей с удовольствием разделяли увлечение Миши. Но дворовым мальчикам было запрещено теперь играть с Михаилом Юрьевичем, и их безжалостно отгоняли, когда они по-прежнему подходили к нему. Миша сердился, но бабушка была неумолима в своих распоряжениях, к тому же мальчики — товарищи по учению — не разделяли желания Миши играть с дворовыми и неизменно протестовали, когда появлялись крестьянские ребята. Однако в праздничные дни все ходили смотреть народные игры, а на масленицу — кулачные бои на гладком льду пруда.

Весной приехал дядя Афанасий. Он недавно вернулся из Москвы и привез оттуда несколько книг для Миши. Кроме того, Афанасий Алексеевич привез еще какую-то рукописную тетрадку со стихами, довольно объемистую; это была новая поэма Александра Бестужева-Марлинского, и вот какова была ее история.

Оказывается, Александр Бестужев был осужден на каторгу на двадцать лет и после приговора был направлен в Финляндию, в Роченсальм, где его и заключили в крепость «Форт-Слава». Здесь Бестужев пробыл около года, после чего его направили в Якутск.

Друзья постарались увидеться с ним, и он передал им свою поэму «Андрей, князь Переяславский» и успел даже рассказать, как написана эта поэма: в крепости, в Финляндии, где у него под рукой не было ни одной книги. Написана она была жестяным обломком, на котором он зубами сделал расщеп; он писал по ночам на табачной обертке, чернилами ему служил толченый уголь.

Бестужев писал, желая отвлечься от мучительных мыслей, и просил, чтобы поэма эта была напечатана, а деньги за нее были уплачены его матери и сестрам, которые жестоко нуждались после ареста трех братьев Бестужевых. Пока поэма эта ходит в списках — их делают, вероятно, сестры, — и каждый, кто покупает подобную этой тетрадку, дает сколько в силах, чтобы помочь семье.

Возможно, что поэма эта будет напечатана, но при условии, что фамилия автора названа не будет. Литераторы, которые читали эту поэму, не очень одобряют ее — в ней нет мастерства. С точки зрения нравственности она безупречна и нет в ней никаких политических высказываний. Впрочем, в стихах много мест живописных и красот истинно поэтических, иногда обнаруживающих зрелое перо.

Миша очень просил дать ему прочитать эту поэму. Афанасий Алексеевич сказал, что, по его мнению, можно дать, потому что ничего вредного в этом произведении нет — наоборот, повесть вполне благонадежная, сюжет исторический. Афанасий Алексеевич обратил внимание, что в сердце Бестужева, когда он томился в крепости, теплилась надежда, что он не будет забыт потомством. Бестужев писал в своей поэме:

Я не исчез в бездонной мгле,Но, сединой веков юнея,Раскинусь благом по земле,Воспламеняя и светлея!И, прокатясь ключом с горыПод сенью славы безымянной,Столь отдаленной и желанной,Достигну радостной поры,Когда, познав закон природы,Заветный плод, во мгле времян,Людьми посеянных семян.Пожнут счастливые народы!

Юный Лермантов быстро прочитал эту поэму. Отдельные строки ему понравились несказанно — так понравились, что он их запомнил:

Видно, милая грустнаВ пышном тереме высоком…

Так писал Бестужев-Марлинский. Мальчик напевал эти строки, и его дразнило желание как-то переделать их…

Запомнились ему еще такие строки:

И дом русалки молодойВ волнах растопленной денницыСлиян из граней хрусталя…

Но больше всего понравилось мальчику описание того, как витязь несется в челноке среди бурных волн по морю:

Но вот ярящимся Дунаем,То видим, то опять скрываем,Ловец плывет на челноке.Белеет парус одинокой,Как лебединое крыло,И грустен путник ясноокой;У ног колчан, в руке весло.

В этой тяжелой, не доработанной Бестужевым-Марлинским строфе юный Лермантов одобрил только одну строку:

Белеет парус одинокой.

Строка эта могла бы быть забытой — ведь Бестужев-Марлинский редко писал стихи и почти не работал над ними: он был известен как беллетрист и критик. Однако Лермантов запомнил эту строку на всю жизнь.

Прочитав эту поэму, он несколько дней был задумчив и даже не спрашивал Арсеньеву, скоро ли в Москву. Наконец он попросил у бабушки альбом своей матери и сказал, что хочет там нарисовать морской вид с парусной лодкой.

Арсеньева знала, что мальчик старается украсить альбом матери рисунками, которые имеют для него особое значение и смысл, и разрешила ему рисовать. Этот набросок, сделанный еще детской рукой, сохранился до наших дней. Вглядимся в него.

Акварель выдержана в синевато-черных тонах. На переднем плане — волнующееся море, беспорядочный ряд волн, и в центре парусная лодка, которая неустойчиво, непрочно держится на воде. С правой стороны виднеется черный каменистый берег, на нем белая крепость с бойницами и остроконечной башней, на вершине которой развевается флаг. Мрачной и пустынной выглядит эта крепость типа равелина; почти нет никакой жизни вокруг нее, даже ни одного деревца.

Лермантов уже знал, о чем мечтали «мятежники», которые вышли на Сенатскую площадь 14 декабря, и чего они добивались, доказывая необходимость избавиться от гнета самодержавия. Поэтому-то Николай I так сурово и расправился с передовыми и свободолюбивыми людьми. Лучшие люди России мечтали быть свободными и освободить других. Ради этой идеи они жертвовали всеми благами земными, которыми они пользовались. Как пример, вспоминалась яркая жизнь Александра Бестужева.

Человек сделал блестящую служебную карьеру, завоевал себе репутацию прославленного писателя. Он был желанным гостем в любом обществе, другом самых выдающихся людей своего времени. Всем было известно, что Пушкин питал к Бестужеву особое расположение. Нежнейший сын и заботливый брат, человек, будущность которого рисовалась всем безоблачной и плодотворной, — что еще нужно было этому баловню судьбы? Но он согласился отдать все, даже жизнь, во имя революции, потому что он верил в нее и готов был пожертвовать всем во имя общественного блага.

Поэма Бестужева-Марлинского «Андрей Переяславский» произвела очень сильное впечатление на мальчика, и он перечитывал ее не один раз.

Он жил такой напряженной внутренней жизнью, что время шло для него трудными, но быстрыми шагами.

Однажды он вышел в сад и обратил внимание, что снег стал таять, а на деревьях обозначились почки. Он вздрогнул от нетерпения: наступает весна, значит, скоро ехать в Москву? Как только дорога просохнет, и можно будет двинуться. О, если бы люди изобрели ковры-самолеты и на них можно было бы путешествовать в любое время года!

Он пошел к бабушке со строгим вопросом: когда же они поедут? Бабушка со вздохом ответила, что теперь уже скоро. Она заранее была недовольна, что придется гостить в Кропотове: к сожалению, Юрий Петрович еще не выправил те документы, которые необходимы Мишеньке для поступления в Московский университетский пансион. Придется подталкивать зятька, а то без документов куда примут? Ехать можно, ехать… Значит, пора укладываться!

Миша даже запел от удовольствия и поцеловал жесткую руку Арсеньевой.

Он подошел к окошку. Голубоватый серебристый пруд, скрытый верхушками высоких кустов, переплетенных над аллеями, манил глаз покоем и тишиной.