Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма - Кэтрин Зубович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Советские архитекторы по-разному приспосабливались к переменам, которые произошли в их профессиональной сфере. Деятели вроде Власова и Мордвинова достаточно быстро перестроились и ловко поплыли с новыми попутными ветрами. Безусловно, новая эпоха в советской архитектуре благоприятствовала и таким людям, как Георгий Градов. В конце 1950-х он заметно продвинулся по службе в новой Академии строительства и архитектуры и в Союзе архитекторов и вскоре возглавил Научно-исследовательский институт общественных зданий (НИИОЗ). В 1955 году Градов отправился делегатом в Гаагу на IV съезд Международного союза архитекторов (МСА). В этой организации, учрежденной в 1946 году в Лозанне (Швейцария), состояли многие советские архитекторы, и члены МСА внимательно следили за происходящим в Москве и видели, как стремительно меняется при Хрущеве политический климат в СССР. Как пишет Кэтрин Кук, Совещание строителей ознаменовало важный момент для советского интернационализма, так как подготовило почву для «параллельного развития» советской архитектуры и архитектурной практики за рубежом[884]. МСА был одной из площадок, способствовавших этому параллельному развитию и сопровождавшему его возрождению интернационализма. В 1958 году, через три года после того, как Градов побывал на съезде МСА в Гааге, эта организация провела свой пятый международный съезд в Москве. Но хотя советские и зарубежные архитекторы и достигали взаимопонимания в вопросах проектирования, соперничество СССР и стран Запада в условиях холодной войны ограничивало возможности реального взаимодействия между ними. После 1953 года Советский Союз продолжал использовать архитектуру как средство состязания с Западом.
«Зачем лезть в небо? Чем плохо на земле?»
В 1956 году Хрущев вышел с критикой советской монументальной архитектуры в международное пространство. Выступая в Варшаве на пленуме ЦК Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), Хрущев довольно долго говорил о растрате государственных средств при его предшественнике на самые разные проекты – от плотин до МГУ. «Мы построили университет, – сказал Хрущев. – Очень красивый университет. Очень красивый – но построен он очень неразумно. Зачем профессору или студенту пониматься аж на 36-й этаж? Ну зачем?» Хрущев отказывался понимать, почему здание университета должно служить еще каким-то целям, кроме образовательных, и порицал архитектурные излишества, не оправданные никакими практическими нуждами. «Зачем лезть в небо? Чем плохо на земле?»[885] Критикуя строительство МГУ, Хрущев главным образом говорил о нерационально израсходованных средствах, но еще он высказывал мнение о том, что городская среда не должна нести никакой символической нагрузки. «Можно взять карандаш и произвести расчеты, – говорил Хрущев своим польским слушателям. – На те же деньги, что мы угрохали на этот университет, можно было построить три или четыре университета той же вместимости». Кроме средств, потраченных на строительство университета, возмущение Хрущева вызывало и количество работников, которые нужны для обслуживания этого здания в будущем: для содержания здания и управления им требовалась «почти целая фабрика». Хрущев негодовал:
Кому все это нужно? В Америке есть высокие здания. Американцы знают, что к чему. Вся Америка – одноэтажная. Но американцы строят такое только в больших городах – в центрах, где сама земля стоит дороже, чем обходится строительство высотки. В условиях капитализма такое экономически оправдано. А у нас кругом – поля… И там, вы же понимаете, можно парки разбивать… Когда наши люди разбогатеют и поумнеют, они откажутся от высоток и будут строить двух-, трех-, четырехэтажные дома. А сэкономленные на обслуживании этих домов деньги пустят на что-нибудь более полезное[886].
Выступая с этой речью в Польше в 1956 году, Хрущев мог бы не ходить за примерами так далеко (до самого здания МГУ). В позднесталинские годы советский монументализм успел перешагнуть западные границы СССР[887]. В 1951 и 1952 годах советское правительство сделало «братские подарки» в виде небоскребов столицам стран Восточного блока – Варшаве, Праге и Бухаресту, а также столицам советских республик – Киеву и Риге. Сталинский небоскреб в Польше был достроен в 1955 году, меньше чем за год до выступления Хрущева на том пленуме в Варшаве. Однако приводить новенький варшавский небоскреб в качестве примера зря потраченных государственных денег было бы чересчур недипломатично – даже для Хрущева. Если в Москве Хрущев уже провел необходимую подготовку для перемены курса в советской архитектуре, то города, находившиеся на периферии СССР или сферы его влияния, в середине 1950-х получали из центра противоречивые сигналы. В тот самый момент, когда в Москве сталинский небоскреб без малейших церемоний изгоняли из пантеона советских архитектурных достижений, в Восточной Европе вовсю шло строительство такого рода зданий. После 1953 года характерный советский небоскреб продолжал служить полезным орудием, помогавшим скреплять связи в расширявшемся социалистическом мире[888]. Если в Варшаве сталинская высотка распахнула двери в 1955 году, то в Риге его «сестра», в которую предстояло переехать Академии наук Латвийской ССР, была достроена только в 1961 году. Это здание стало зримым свидетельством того, как медленно доходили до окраин советской империи веяния сталинской эстетики.
Собратья московских небоскребов сталинской эпохи, отправленные за границу, выполняли двоякую задачу: служили образцами социалистического реализма в архитектуре и каноническими, мгновенно опознаваемыми символами принадлежности к социалистическому миру. И потому, например, новый варшавский Дворец культуры и науки расхваливали в официальных кругах как «прекрасный подарок» Польше, тогда как на его старших «родственников» в Москве смотрели со все возраставшим неодобрением. Связи, укреплению которых способствовало строительство небоскребов, не исчерпывались одной только эстетикой. По условиям соглашений, подписанных для передачи в дар этих сооружений, советское государство обеспечивало финансирование строительства, поставки стройматериалов, рабочей силы и советы экспертов, а каждая из стран-получателей, в свой черед, соглашалась навсегда изменить облик своей столицы и тем самым запечатлеть свою тесную связь с Москвой.
В связи со строительством варшавского небоскреба такое соглашение между советским и польским правительствами было подписано 5 апреля 1952 года. Советский Союз обещал полностью оплатить возведение 28–30-этажного Дворца культуры и науки (Pałac Kultury i Nauki). В этом здании должна была разместиться Польская академия наук, а еще различные молодежные и культурные организации, выставочные пространства, конференц-залы, концертные залы и кинотеатр. Советское правительство, поручив строительство этого небоскреба Министерству тяжелой промышленности СССР, обязалось послать в Варшаву для строительства дворца коллективы проектировщиков, инженеров и рабочих. Польское правительство, в свой черед, по условиям изначального договора, обязывалось поставить для осуществления проекта дополнительно 4 000–5 000 местных рабочих, а также обеспечить материально-техническую поддержку на месте[889].
В 1952 году варшавский Дворец культуры и науки представляли как вклад СССР
