Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

воспоминания еще ярче, и он увидел себя в Москве, на Таганке, — в трепаных своих парусиновых башмаках он мечется по пустым улицам, боится идти домой. Там его ждет мать, а он не знает, как ей посмотреть в глаза. О, то была страшная для него ночь, от которой он начал новый отсчет своей жизни!Воспоминание Самарина

За всю жизнь мать ударила его один раз. О как ясно и больно вспомнился ему сейчас тот далекий зимний день! Он учился тогда в пятом классе, учился кое-как. С первых классов все ему давалось легко, и у него выработалось твердое, вернее, упрямое ребячье убеждение, что школа — это совсем не такое серьезное и трудное дело, как твердят взрослые. И все более властно его влекла улица, с ее непрерывным, бередящим его душу движением. В четвертом классе пятерок не стало, двоек прибавилось. Но он уже не мог заставить себя серьезно заниматься уроками дома. Теперь ему мешало самолюбие. В пятый класс он кое-как перешел, но дела его пошли еще хуже, он стал дерзить учителям. Мать его в это время работала медицинской сестрой — в дневной смене, в школе это знали, и поэтому первое время вызовы ее в школу оставались только угрозой, однако страшной для него угрозой, так как он все-таки старался оберегать мать от неприятностей из-за него. Ради этого он шел на ложь, говорил ей, что в школе у него все в порядке. Ради этого он, наконец, совершал подчистку в табеле и не говорил матери о приглашениях ее в школу.

Все раскрылось. Классная руководительница однажды вечером пришла к ним домой. Мать, недавно вернувшаяся с работы, сидела на стуле усталая, сгорбившаяся и слушала учительницу. А потом сказала еле слышно:

— Я не знаю, что делать... Он меня убил.

— Может быть, он сам что-нибудь, скажет? — обратилась к нему учительница.

Он молчал и при этом нагло улыбался. О, если бы они знали, что он старался спрятаться тогда за этой дурацкой улыбкой, за которой была буря, хаос, конец света! И сейчас Самарин не может дать себе отчета о тех минутах. Он помнит только тихо сказанные матерью слова: «Он меня убил» — и как эти слова грохотали в ушах, а он с наглой улыбочкой, которую не мог сам сорвать со своего лица, смотрел на мать и видел, что он ее действительно же убил...

Он не заметил, как ушла учительница, а мать, не меняя позы, уронив руки, сгорбившись, сидела на стуле и смотрела в пол, где стояла только что притащенная ею тяжелая сумка с продуктами. И вдруг она встала и ударила его неумело, неловко и небольно. В это мгновение из глаз ее хлынули слезы. Хватаясь за него, она упала на колени и, прижимаясь к его ногам, бормотала:

— Не убивай меня, Витик, не убивай!..

Ему хотелось вырваться, убежать, но он пересилил это желание и, склонясь, обнял голову матери, прижался лицом к ее уже тогда седым волосам и заплакал

— Мама... Мамочка...

А когда она уснула, он тихо вышел из дому и всю ночь шастал по зимним улицам Таганки и только на рассвете, окоченевший, вернулся.

Вскоре после этого мать рассказала ему на кладбище об отце, и эти два события слились в его памяти вместе, как отметка на самом сердце, с которой он начал понимать себя и свою ответственность перед матерью. Больше он никогда и ничем ее не огорчал. Воспоминание точно шло рядом с ним...

Мама... Как же она живет там, в неведомом ему Белорецке? «Милая моя... Ты за меня не бойся... У меня все идет хорошо... Ты береги себя, ты должна жить долго-долго, и всю твою жизнь я буду чувствовать себя твоим неоплатным должником...»

Дверь ему открыл Леиньш.

— Жду не дождусь вас, господин Раух. Мне к девяти утра надо сдать в полицию карточки на всех жильцов. Один вы остались. Вот ваша карточка, посмотрите, правильно я записал?

Самарин посмотрел карточку и вернул ее Леиньшу:

— Все правильно.

— Извините, пожалуйста, но с этими карточками подняли такую горячку. Представляете? На всех жильцов за один день сделать такие карточки!

— Представляю, представляю, надо когда-нибудь и поработать, господин Леиньш!

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Уезжая с Вальрозе в Берлин, Самарин согласился выполнить просьбу доктора Килингера и отвез его жене письмо и сверток с продуктами. От нее он привез ему связку книг, которые он просил прислать. Господи, сколько же пролежал этот сверток у него дома! Но он не мог, не имел времени на это.

Зима меж тем уже уходила. Ранняя весна разметала снег в грязные клочья, и весело журчащие ручьи смывали его в решетки. В водосточных трубах с грохотом рушился лед, и горловины труб выплевывали его на тротуары. И над всем этим победно смеялось солнце.

Самарин шел к профессору Килингеру и невольно замедлял шаг — не знал, как объяснить ему задержку книг.

Дверь открыл Килингер. Увидев Самарина, он всплеснул руками:

— Вы вернулись? Я уж думал, с вами что-то случилось! Заходите, заходите. — Он перехватил у Самарина сверток с книгами: — Раздевайтесь. Впрочем, я был уверен, что вы захотите побыть в столице подольше. Проходите, проходите. — Килингер взял Самарина под руку и повел в кабинет.

В первое же мгновение Самарин увидел там склонившегося над шахматной партией Осипова.

Осипов поднял на него удивленный взгляд:

— О, спонтанный знакомый? Теснота мира просто возмутительна!

— Вы знакомы? — обеспокоенно удивился Килингер.

— Спонтанно! — смеялся Осипов. — Мы живем в одном доме.

— Тогда поговорите, пожалуйста, а я прочитаю письмо жены. — Килингер отошел к окну и распечатал, письмо.

Самарин сел к шахматам и стал рассматривать прерванную его приходом партию. Но Осипов тут же свалил фигуры с доски.

— Позор без свидетелей легче, — сказал он. — Я уже дошел до того, что в