Непонятные - Тулепберген Каипбергенов

— Собака, виляющая хвостом, опаснее пса, который лает… — не унималась Гулзиба.

— Хватит болтать, — отмахнулся Алакоз. Гулзиба вздохнула и, подняв пустой кувшин на плечо, ушла.

Понедельник, злосчастный понедельник, приближался неотвратимо. Люди работали в Кыркале до изнеможения, но все-таки не успели. В окрестностях Кыр-калы появились первые хивинские нукеры.

Началась суматоха. Обе стороны не были осведомлены точно, какими силами располагает противник. Поэтому никто не решался начать действия первыми. Затишье это таило большую опасность: расслабишься — тут враг и нападет неминуемо… Алакоз знал это и неутомимо подбадривал соколов:

— Соколы, друзья! Человек, боящийся опасности и несчастья, никогда не узнает счастья! Держитесь смело и мужественно! Враг не должен ступить на нашу землю, осквернить её. Она священна для каждого из нас! — Откуда только брались у него силы? Он не спал, не ел — все время на коне, среди людей…

К Алакозу приблизились два джигита, которых он посылал на разведку.

— Ерназар-ага, вражеское войско разделилось на две части, — отрапортовал один из них, — одна во главе с кенегесом и Саипназаром, взяла направление на Казахдарью! К нашей крепости!

— Абди-бий, — обратился Ерназар к военачальнику, — возьми с собой Шонкы и Рахманберды и вместе с ними поспеши к Зарлык-хану. Передай ему: враг направляется к ним. Пусть готовятся принять бой! Надо выставить против хивинцев всех мужчин — не только соколов.

Абди-бий, Шонкы и Рахманберды выехали из северных ворот Кыркалы, и почти одновременно с этим хивинцы начали атаку с южной стороны.

Поднялась стрельба, поначалу беспорядочная: она набирала силу. Тишина сменилась сражением, грохотом. Сеча шла жестокая. Стонали раненые — их некогда и некому было выносить с поля боя, — жалобно звали: «Мама! Мама!», взывали: «Помогите, помогите, братья!»… Вскоре под каждым кустом тамариска, на каждом шагу лежали настигнутые смертью люди.

Джигиты под водительством Абдурахмана, который носился на коне как ураган, теснили, громили врага; под их бешеным натиском нукеры ретировались, бежали, крича-причитая: «О аллах, спаси наши души!» Соколы рубили их без пощады и жалости… Среди хивинцев вдруг пробежал-прошелестел шумок: «Наши! Наши подоспели!» Снова завязался ожесточенный бой. Гром выстрелов, звон сабель, глухой стук копьев… Лязг, скрежет, стоны, крики… И не было этому конца.

Алакоз и Абдурахман летали как орлы среди своих соколов, воодушевляли их, рубили неприятеля направо и налево. На подмогу хивинцам двинулась туча пеших нукеров — их было не меньше пятисот.

— Друзья, родные, смелее! Это последний резерв врага! Держитесь, не поддавайтесь страху! Без паники! Еще немного — и мы победим! Вперед!

Абдурахман оказался в окружении. Алакоз бросился к вражескому кольцу. С саблями наголо навстречу ему ринулись хивинцы. Конь спасал Ерназара от сабельных ударов своим змеиным ходом. Ерназар разил противника без промаха. Вот упал один, другой… Однако спасти Абдурахмана Ерназар не успел: Абдурахман повис безжизненно, мертво, ноги его оставались в стременах. Не желая оставлять врагам тело друга, Ерназар взвалил его на своего коня и взял направление на Кыркалу. Соколы помчались за ним вслед: кто-то решил, что бой проигран, кто-то — что окончен… Они двигались к Кыркале быстрее ветра. Враг их не преследовал; нукеры тоже не разобрались — окончен бой, выигран или проигран. В этом месиве людей и коней и правда невозможно было определить, кто победитель, а кто побежденный…

Наступил закат. Похоронили с почестями Абдурах-мана. Ерназар видел — соколы взбудоражены, обеспокоены результатами сражения: много, слишком много людей погибло… Он счел необходимым — другого выхода не было — отступить к Казахдарье; там, рассудил он, воссоединятся они с джигитами Зарлык-хана, а стало быть, станут сильнее. Однако этот приказ породил среди военачальников и соколов разногласия. Раздались голоса, что отступление равносильно полному поражению… Ерназар воспринял ропот и недоверие как предательство, как попытку подорвать единство и согласие в минуту опасности. Разъярившись, он принялся охаживать плетью тех, кто пытался оспаривать его приказ.

Однако ярость — плохой помощник. Несколько военачальников вместе со своими соколами тайком покинули это дьявольское, это зловещее место. Население крепости стало волноваться…

К рассвету Кыркала опустела. На месте недавнего сражения царили мертвая тишина и тишина мертвых…

По пути к Казахдарье к Алакозу подъехала Гулзиба:

— Отец страны, чует мое сердце беду! Надо что-то предпринять!

— Что? Что именно?

— Возьми с собой самых верных соколов и отправляйся сейчас, немедленно, к русским! Они окажут нам помощь! Должны оказать, иначе…

— Эх, Гулзиба, Гулзиба! Правду говорят: у женщины волос длинный, а ум — короткий… Неужели ты не понимаешь?.. Если я покину вас сейчас, враги поработят страну. Не оставят вас в живых — перебьют всех до единого…

— Чувствуешь ли, видишь ли, мой единственный, что в нашем войске начался разброд?

Гулзиба задела самое больное место — бросила горсть соли на кровоточащую его рану. Он в сердцах огрел ее плетью. Еще, еще… Гулзиба закрыла лицо и под свист плети умоляла его слезно:

— Послушайся меня!.. Моего совета! Дорогой мой, любимый! Послушайся!

Алакоз отпрянул от нее и помчался прочь. К нему наперерез несся всадник. Он размахивал руками и кричал что-то отрывисто, бессвязно. Ерназар с трудом разобрал, что в сторону Бухары через горы Борши направляется караван русских купцов.

— Спросил ты у них — окончилась Крымская война? — нетерпеливо задал вопрос Ерназар.

— Да, да!

— За кем победа?

— Не знаю… — запыхавшийся сокол смутился.

— Эх, растяпа, как же ты не догадался спросить? — Ерназар поискал кого-то глазами, не нашел и помчался во весь опор сам к горе Борши. Но каравана он там уже не застал, повернул обратно.

Неподалеку от Казахдарьи к нему присоседился Шонкы.

— Ой, пропали мы, пропали наши головушки, погибли мы! — горько причитал он.

— Ты что разнюнился, как баба? — вознегодовал Ерназар и ткнул концом пики Шонкы в грудь.

— Пропали мы, Ерназар-ага, все пропали! — ревел Шонкы, размазывая слезы по грязным щекам. — Зарлык-хан попал в плен! Его захватил и увез сотник Му-хамедкарим!

— Что? Что ты несешь?

— Я передал твои слова Зарлык-хану, но он ослушался, не утерпел и вместе с Абди-бием вступил в бой… В это время кто-то пустил слух, что Ерназар Алакоз сбежал, спасая свою голову, к русским! Началась паника! Вот тут-то Мухамедкарим изловчился и…

Алакозу показалось, что над ним разверзлись небеса.

— Соколы! — врезался он в гущу джигитов. — Братья! Вперед! Русские победили! Они выиграли войну! Крымская война закончилась! Теперь к нам придет помощь! — Он размахивал над головой саблей и носился-метался на своем боевом коне среди понурых всадников.

Они подняли головы и последовали за Алакозом.

У Казахдарьи на ногах были все — соколы и мирное население окрестных аулов. Все взяли в руки оружие или то, что могло его заменить. Все до единого. Все, кто мог держать ружья, копья, сабли или палки, мотыги, кирки. Ерназар был до слез растроган единодушием и мужеством людей.

— Народ! Дорогие мои! Удачи вашим делам! Хвала вашему мужеству! Враг пожелал разрушить нашу землю — дадим ему отпор! Так велит нам наша священная родина, к этому призывает нас дух наших предков, наших дедов и отцов! Люди ответили ему:

— Мы слышим тебя, Алакоз! Мы с тобой, Алакоз! Мы с тобо-о-ой!

Атака хивинцев была отбита. Черная вражеская туча разметена народом. На новую атаку нукеры не решились и кольцом окружили Казахдарью. Крепость оказалась в осаде…

Миновал день, два, десять, пятнадцать дней миновали. Враг осаду не снимал.

21

Все, все было против каракалпаков… Русские проиграли Крымскую войну. Внешнее и внутреннее положение России осложнилось. России не до того было, чтобы разбираться в чужих делах, — впору бы в своих разобраться, со своими управиться… Напряженные отношения с западноевропейскими государствами и Турцией; восстание Шамиля; волнения в деревнях…

Погиб сраженный вражеской пулей Михайлов — погиб печальник за судьбу каракалпаков… Тенел остался совсем один — без старшего друга, наставника и защитника. Новый сотник воспротивился, не пожелал оставить Тенела своим денщиком. Он считал его одним из виновников гибели Михайлова. Поначалу он вообще чуть было не расстрелял парня. Спасло Тенела заступничество солдат. Однако из армии его выгнали, тут уже никто не мог Тенелу помочь…

Он очутился один на один с горами, в чужой стороне, в полном безлюдье…