Рассказы. Повести. Заметки о литературе - Дмитрий Фурманов

— Страх страхом, а жив, — заметил как-то неопределенно Чапаев.

— Жив! — подтвердил обрадованный Петька, польщенный вниманием. — И все живы — так артелью и доползли… Право слово…

— Верю, — усмехнулся Чапаев.

Петька снова прикрыл рукою рот и два-три раза хрюкнул в солому…

— Вон спят, — показал Чапаеву на лежащих кругом спутников… — А я не могу и никогда не засну, ежли што такое…

А все-таки усталость свое взяла. Когда перестали говорить и притулились снова в глубину скирды, — задремали чуткой, нервной дремотой, то и дело просыпаясь от малейшего шороха… Так продремали до рассвета, а лишь забрезжило первой, белесоватой мутью, — поднялись усталые, промокшие, дрожащие от холода, измученные бессонной ночью. Согреться решили на быстрой езде. И в самом деле, как только Чапаев пораспутался с картою и выбрал направление, — поскакали на ближний сырт и тут, уже через несколько минут, почувствовали себя бодрее. А когда стало подыматься солнце — вконец повеселели. С сырта заметили обоз и хотели направиться к нему, но обозники, увидев группу конных, ударились вскачь наутек… Петька полетел за ними карьером, — хотя бы только узнать, свои или нет. Остальные ехали ровной рысью… Обоз оказался свой — как раз из той бригады, в которую держали путь… Через полчаса подъезжали к избушке, где поселился Елань со своим полевым летучим штабом… Местечко называлось Усихой!

Еще не было шести часов, а Еланя с комиссаром застали на ногах. Взобравшись на плоскую крышу мазанки-избушки, они водили бинокли из стороны в сторону, внимательно всматривались, о чем-то совещались между собою. Когда заметили подъезжавших, спустились вниз и ввели их в грязную полутемную лачужку. Вид у них был самый ужасный: бледно-зеленые, трупного цвета лица, лихорадочные глаза, крайняя степень измученности и печать какой-то безысходности во взорах. Оба были без гимнастерок, в нижних рубахах, — духота и жарища в халупе не позволяли работать одетыми. Елань был совершенно бос. По грязным, заплесневелым ногам можно было судить, что последний раз он мылся в бане, верно, несколько месяцев назад. От бессонных ночей и крайнего напряжения у него дрожали руки, а когда начинал торопиться в разговоре, голос прерывался, он начинал захлебываться словами, а кадык дергался нервно, то втягиваясь, то выскакивая стремительно; пересохшие, бледные губы изрезаны были трещинами. Елань уж ни одного слова не мог сказать спокойно: он выкрикивал высоким протестующим фальцетом, махал руками в такт своей речи, бил кулаками в грудь, доказывая то, что ясно было и без доказательств, — доказывал, что без патронов и снарядов воевать нельзя. Место было тут равнинное, видно с крыши далеко, и Елань в бинокль отлично рассматривал расположение казары.

— Так будут ли патроны, товарищ Чапаев? — спросил он надрывающимся голосом и смотрел Чапаеву в лицо, ловил и взгляд и первое слово.

— Подвезут… приказано…

— Што же — приказано… Я не могу дальше!..

— Так подожди… Ну, откуда я тебе возьму, не с собой ведь вожу, — урезонивал Чапаев. — Говорю — везут, скоро быть должны…

— Знаете, — переводил Елань с одного на другого свой горячий, полусумасшедший взгляд, — мы с комиссаром весь день с этой крыши не слезаем. Тут больше неоткуда… А по четыре атаки в день, подлецы, делают… По четыре атаки! Мы все видим: как и готовятся, как и лава несется — все видно отсюда. А как следует — ничего нельзя: патронов нет… Вчера приказал через третьего… Потом — через пятого… Теперь через десятого стреляют… На десять шагов допускаем… Ручными бомбами только и спасаемся… Нет возможности никакой. Ведь че-ты-ре раза в день! А место видели сами… простыня.

— Приказ на завтра получили? — спросил Чапаев и оглянулся.

— Получил… Тут все свои, — успокоил Елань. — Да что же без патронов — я не смогу этого ничего… голыми руками нельзя…

— Ну, знаю, — начинал сердиться и Чапаев, — знаю, чего говоришь зря? Тебя сразу облегчат. Шмарин начинает… Силы на него будут отвлечены, а ты…

— Ясно, — согласился Елань. — Только вот одно: патроны…

— А снарядов как? — спросил Чапаев.

— Да тоже. Ну, тут кое-как еще ладно. Хлеба… Хлеба нисколько… Вот и вас нечем угостить — ни корки нет, ей-богу… Только воду одну — вон, в чайнике…

— Вместе и хлеб грузовики везут, — пояснил Чапаев. — Мы сейчас же к Шмарину, ждать некогда… Ну, прощай…

С тяжелым чувством уезжали от Еланя… Ехать было верст пятнадцать. Голодны кони, голодны сами, но знали, что Шмарину еще с вечера должно было прийти продовольствие, поэтому, как только приехали, сейчас же организовали завтрак. Шмарин парился над приказом дивизии, — ему с бригадой назавтра утром открывать действия. Задача выпала очень серьезная, обдумать надо чрезвычайно тонко, а советчиков у Шмарина раз-два и обчелся. Призывал он начальника штаба, но ведь что же и от него узнаешь особенного? Невелика фигура. Начальник штаба у Шмарина, кажется, в писарях до того сидел, а тут некого было поставить — ну и ткнули. Сидит, смекает немного, парень неглупый оказался, но по штабной премудрости — ей-же-ей ничего не слыхивал и не знает. Потолковали за чаем, узнали подробно, что тут за обстановка, какое где жилье, далеко ли, сколько сил у неприятеля и насколько можно верить полученным сведениям, слышно ли, чтобы сам он, неприятель, готовился к чему-нибудь теперь же? Все это выяснено было еще в порядке частной беседы, а лишь только подкрепились, вплотную сели за карту, и Чапаев подробнейшим образом стал объяснять Шмарину, как надо проводить операцию от первого момента до последнего. Можно было в восторг прийти от чапаевской предусмотрительности и точности выкладок, которые он тут делал. Способность учитывать малейшие обстоятельства — его особенная, характерная черта.

— Если вот так начнешь — вот што получится, а у Еланя вот што будет к тому времени… Попов за рекой будет вот в каком положении…

Учитывал быстроту движений измученных, почти разутых и нездоровых бойцов; количество и быстроту подвоза патронов, снарядов, хлеба; отсутствие воды; встречи с населением или полный его уход; серьезность и объем проделанной разведывательной работы; готовность казаков к встрече; усилия, на которые способна бригада Еланя; расхождения в стороны дорог и быстроту движения по бездорожным лугам…

Все, решительно все прикидывал и выверял Чапаев, делал сразу три-четыре предположения и каждое обосновывал суммою наличных, сопутствующих и предшествующих ему фактов и обстоятельств… Из ряда предположительных оборотов дела выбирался самый вероятный, и на нем сосредоточивалось внимание, а про остальные советовал только не забывать и помнить, когда, что и как надо делать.

Совещание длилось часа два. Когда было окончено, собрались уж было ехать обратно в штаб дивизии, но тут пришли из бригадного резервного полка, который стоял от позиции верстах в двух, и пригласили… на спектакль. Что-то необычное… Назавтра такое серьезное дело, тут рядом окопы противника, — и вдруг спектакль?!

— Это всегда так, — улыбнулся Шмарин. — Как только приедут, ребята уж поджидают, и тут хоть бой начинай, а ставь… Смерть охотники…

— Так ведь тут же так близко…

— А чего им… Было так, что — если все спокойно — из окопов половина уползала. Насмотрятся одно действие — обратно, а за ними другие… Так и пересмотрят до одного…

— Тут и ставили рядом?

— Рядом… Зоя Павловна бедовая, она с ними все сама ездит… Заслышат еще где красноармейцы, что она с театром спешит, — уж ждут-ждут ее, ждут-ждут… Подготовлять все сами начнут… Иной раз только она сюда, а тут и сцена, глядишь, давно сколочена… Заборов-то в станицах поломали — ай-ай!

Чапаев с Федором знали, что за последние недели Зоя Павловна создала подвижной театр, но никак не предполагали, что она так близко к окопам ставит спектакли, а она сама про это до поры до времени молчала: в бригаде, говорит, ставлю… Ну и не допытывались. А когда в бригаду поедут — только-только про военные дела успеют поговорить. Теперь, по разговорам, оказалось, что как-то, двигаясь по степи, она со своей кочующей труппой угодила как раз под обстрел. Бригада шла в наступление, и полк, возле которого в это время очутилась труппа, уже снялся с места, пошел вперед. Не долго думая, актеры оставили на возу по вознице, а сами взяли винтовки и пошли рядовыми… Зоя Павловна всегда была верхом. Она подъехала к комиссару полка, через десять минут вместе с ним и еще пятком бойцов ускакала в разведку… Удивительные были времена. Артист, организатор, политический работник, пропагандист и агитатор, комиссар — все это сливалось прежде всего в одно понятие: боец! Дивизионная труппа и была за то особенно любима красноармейцами, что они чувствовали тут своего же брата-бойца, который всегда с ними, а по надобности и вместе идет в наступление…