Сын Войны, Дочь Хаоса - Джанетт Рэллисон

смерти моей мамы. Я видела вину в них обоих, но отказывалась признать, в чём она заключалась. Теперь я знала.

Это сделал Рорк.

Я долго не двигалась с места. Что-то внутри меня разорвалось на части. Я больше не хотела иметь ничего общего с Сетитами, ни с их образом жизни, ни с сопровождающей их смертью. Я устала от секретов и лжи.

Я могла бы стать Хорусианкой, как моя мама. Мой отец сказал, что пламя священной войны пробежало по венам Хорусиан, и я почувствовала, как это пламя внутри опаляет меня. На одно колеблющееся мгновение я увидела своё будущее в жаре этого пламени, стоя с Дейном, а не против него.

Но это было только на мгновение.

Даже если бы Хорусиане были правы, даже если бы они приняли меня, я не смогла бы присоединиться к ним. С кем бы я стала бороться?

С Рорком? Моим отцом? С Джеком и его семьёй?

Если бы все Сетиты были похожи на Люсинду, это было бы лёгким решением. Но я не могла сражаться с людьми, которых любила. Не с моей семьёй, и не с Дейном, тоже. Он потерял брата, и это поразило его так же глубоко, как смерть моей мамы поразила меня.

Так что же мне оставалось? Я не хотела стоять в стороне и смотреть, как люди, о которых я заботилась, уничтожали друг друга. И я была уверена, что они уничтожат друг друга. Моя семья, семья Джека и Дейна. Уравнение было уже написано, цифры на месте. Всё, что оставалось, — это увидеть, как это придёт к своему мучительно неизбежному завершению. Если только я не остановлю это.

Проблема пульсировала у меня в голове, как математический вопрос, который я могла бы изменить, если бы поменяла достаточное количество переменных. Как я могла внести какие-либо изменения в войну, которая длилась тысячи лет?

Мои мысли вернулись к Талисману Адольфо. Может быть, мой отец искал и нашёл его, чтобы никакие Сетиты не могли использовать его против его семьи. Может быть, он получил его, когда всё ещё убегал от мамы, но он слишком сильно любил её, чтобы использовать его. Мне понравилась эта мысль, пусть она сидит у меня в голове. Это было лучше, чем думать о той ночи, когда умерла мама, и задаваться вопросом, почему папа не защитил маму от её собственного сына.

Я представила, как беру талисман, продумала различные сценарии и проработала каждую проблему до конца, чтобы найти её решение. Мне нужно было найти переменные, которые изменили бы уравнение в мою пользу. Это было не то, что я могла сделать на полпути.

Дверь открылась, и гудящий шум в комнате усилился, потрескивая через дверной проём. Миссис Брекенридж вошла внутрь. В одной руке она держала сэндвич на бумажной тарелке. В другой она несла пластиковый стаканчик и бумажную салфетку. Она закрыла за собой дверь, и гудение снова стихло.

— Время ужина, — сказала она.

Я не ответила, даже не посмотрела ей в глаза. Она поставила тарелку и чашку на матрас. Она не принесла с собой даже ложку, ничего, что я могла бы превратить в оружие.

— Ты хочешь поговорить? — спросила она.

— Нет, — сказала я.

Она не ушла.

— Как бы то ни было, я не думаю, что Рорк хотел убить твою маму. Когда позволяешь гневу управлять твоими действиями, делаешь то, о чём в дальнейшем сожалеешь.

Я задавалась вопросом, имела ли она в виду эту часть доброты, или это был способ завоевать моё доверие. Хороший коп, плохой коп.

Когда я не ответила, миссис Брекенридж повернулась, чтобы уйти.

— Если ты передумаешь, мы можем поговорить за завтраком.

Она не воспользовалась своей карточкой-ключом, чтобы выйти из комнаты. Она просто повернула ручку и открыла дверь. Гудение стало громче. Электричество зашипело по краям двери, приподняв пряди волос миссис Брекенридж, когда она вышла. Как только дверь закрылась, жужжание снова перешло в низкий гул.

Я не планировала заглядывать ни в одну из книг. Я не собиралась их читать. Однако я взглянула на них. Книга сверху привлекла моё внимание. Обложка была чистой, зелёной, без названия. Заинтригованная, я вытащила её из кучи и открыла. В середине была линованная бумага, и я сразу узнала почерк. Это был ровный почерк Дейна, такой же уверенный в себе, как и он сам.

Это был его дневник.

Он сказал мне, что стопка книг содержит романы и трагедии. Мне было интересно, к какой категории, по его мнению, относится его дневник. Я недолго размышляла над этим вопросом, потому что узнала красную обложку, лежащую среди стопки.

Мой дневник. Он не лежал ровно. Что-то было под обложкой. Открыв его, я увидела перьевую ручку. Я потрогала его, удивляясь, зачем Дейн потрудился достать мне современную версию гусиного пера. Было ли это потому, что перо обладало меньшим потенциалом превращения в оружие? Или он напоминал мне о египетской вере в то, что моё сердце будет взвешено на вес пера в судный день?

Это не имело значения. Я больше не делала записей и не хотела читать свои старые. Как я могла прочитать свои мысли о Дейне или о смерти моей мамы? Я прожила свою жизнь, не зная, что всё это значит, и теперь моя прошлая жизнь казалась ложью.

Одну за другой я вырвала все заполненные страницы своего дневника. Я разорвала их на куски и оставила перед собой пачку кровоточащих чернил. Я подумала о том, чтобы сделать то же самое с дневником Дейна. Мне хотелось оторвать от него какую-нибудь часть. Но любопытство или, может быть, месть взяли верх. Я решила взять его дневник с собой.

Я вырвала одну из чистых страниц из своего дневника и написала Дейну записку.

«Тебе нравится задавать мне вопросы, так что вот один для тебя: пожертвовал бы ты собой и своей семьёй ради большего блага? Кем ещё ты был бы готов пожертвовать?»

Я сложила записку и оставила её на стопке книг. После того, как он поймёт, что я ушла, он мог бы некоторое время обдумывать эти вопросы.

Я бродила по комнате, разглядывая стены. Хорусиане, вероятно, ожидали, что я это сделаю. Я пошла в ванную. Там нет зеркала. Металлическая стена отбросила искаженное изображение меня самой. Края моего лица были растянуты и расплывчаты.

В конце концов, свет погас. Я легла на свой матрас, надеясь, что тот, кто смотрел в камеру, подумает, что я заснула. Первая часть моего побега была бы достаточно лёгкой, по крайней мере, в