Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Хорт уже стоял на краю леса, чуть согнувшись, с ножом перед медведем. А тот оставил деда и, разъяренно рокоча, шел на Хорта. Мальчик увидел топор, схватил его. Топорище было липким от смолы. Но сделать от костра и шаг не было сил. И все же мальчик заставил себя пойти за Хортом. Как ему хотелось крикнуть:
– Дядька Арефа, топор возьми!
А крикнуть не мог. Даже и замычать снова не мог, горло перехватило, как и прежде. Снова печать легла на его голос, наложенная неведомой рукой.
Да и не до топора уже было Хорту. Он еще ниже согнулся, чтобы выдержать бросок зверя. И медведь кинулся и сразу сшиб его с ног. Но Хорт взмахнул рукой и всадил ему в бок нож. И взмахнул снова. Клокочущий рык сотряс стволы и кроны деревьев, от него тоже пошло эхо, еще более грозное и жуткое, чем сам рык. Медведь навалился на Хорта и терзал его.
Спиридон на слабых дрожащих ногах подбежал к нему сзади, размахнулся и ударил топором и, кажется, порвал шкуру и порезал мясо у хребтины. Медведь мигом обернулся, с невероятной расторопностью, оскаливая кровавые желтые клыки и сияя чернотой маленьких глаз, и ударом лапы свалил мальчика с ног. Наладился было рвать и его, да тут встал Хорт и снова вогнал нож медведю – целил в шею, а попал ниже. Мальчика обдало струей горячей вонючей звериной тысячелетней клейкой крови, и он на миг потерял сознание, исчез, провалился куда-то, захлебнулся, как будто оступился и рухнул в таинственно пропавший Днепр, и этот Днепр был полон древней кровью, густой и жаркой. Отсюда и тек этот жар по всей земле, по лесам и болотам. Им и питались животы людей и зверей по берегам.
…И словно серебро сверкнуло, оживляя мальчика, Спиридона, сына Васильева. Он открыл глаза и сразу увидел лохматую гору, колыхающуюся над хрипящим Хортом. Из-под его морды и лап летели ошметки, брызги. Слышен был треск костей. Хорт погибал, погибал без слов и молитвы. Горло его уже было разорвано, и он не мог ничего больше молвить. Но руки еще двигались, и одна сжимала кровавый нож и била в гору меховую, утробно рычащую, чавкающую.
И тут будто сияющий желудь в корявой шапочке сильно стукнул мальчика по лбу, он даже потер лоб, зажмурясь, хотя ведь боль от удара медвежьей лапы должна быть сильнее, правое плечо-то у мальчика было ободрано когтями, ныло и кровянилось. Но тут он как будто еще раз очнулся и враз ясно уразумел: уходить! Хорту уже ничем не пособить.
Мальчик встал на карачки и так двинулся прочь, будто зверек какой. Добравшись до ели, оперся на нее и поднялся на две ноги. Зверь все терзал Хорта, не в силах оторваться от этого упорного существа, нанесшего ему столько ран. Он в ярости драл и драл загнутыми когтями плоть, выламывая ребра, выпрастывая кишки. А нож ранил его… Или это уже блазнилось мальчику. Он посмотрел на вежу и хотел было туда сунуться, но вовремя опомнился. К костру! Он встал около огня. Но и тут будто кто шепнул: «Не леть!» И он ясно понял, что этот зверь и огня не побоится. Оставалось одно – убегать. Да разве от зверя уйдешь?
Мальчик озирался как пьяный, соображал… пока не получил новый щелбанец желудем и не глянул вверх. Тут совсем рядом чернел мокрой шкурой разлапистый и высокий дуб, может, с него и падали желуди. И Спиридон уже уразумел, что ему делать. Кинулся к дубу, схватился за сук, да тот обломался, тогда он подпрыгнул и уцепился за толстую ветвь, подтянулся с перекошенным от боли лицом, перевесился через ту толстую ветвь, отдуваясь, потом сел на нее, посмотрел снова вверх и полез выше, выше, уже не боясь сорваться. Все его тело стало гибким, как у ужа, а руки хваткими. И он забирался все выше. Наконец уселся на развилке двух ветвей, прижался щекой к сырой пахучей коре дуба. Перевел дыхание. Прислушался. Еще потрескивал костер. А медведя и не слышно было. Спиридон не мог прийти в себя. Все случившееся казалось какой-то забобоной. Об этом никто не упреждал. Ни Ефрем, ни святые, ни боги Хорта с Мухояром. Не было никаких знаков. И ничего не приснилось. Но это вдруг обрушилось, и все. Мальчик потрогал плечо, по нему стекала кровь. Во рту тоже был вкус крови. И все вокруг было чермным, будто подкрашено кровью…
Вдруг ударили струны гуслей, совсем близко, мальчик от неожиданности чуть не свалился. Журавли кричали где-то на болоте. У Спиридона закружилась голова. Ермила Луч! Выхвати меня своими перстами из этого кровавого тумана! Червленого морока. То не колодезь чистой воды трех рек, а колодезь, полный крови…
Мальчик снова прижался лбом к коре, слушая журавлиные кличи – переборы струн великих гуслей Ермилы.
Тут и слова той былины потекли:
Ай да поутру раненько,Во туманы густые,Изронилися две душиЖемчугом чермным.Волхва со русальцем,Хорта с Мухояром,Что кланялися Велесу,Да сынку его Волохатому.Да взъярился тот аркуда абие[346],Бо не сыне бысть боже,А зверь волосатый,Со черными глазьями,Со острыми клыками.И ничем его не заклясть!Скора зубастая да клыкастаяПояла тых странников,Аки ягнят.То была жертва пустаяПоганьскому богу?Да не так.Живый на древе небесномСидел Спиридон,Спиридон, сын Васильев!Мальчик будто и чуть задремал, да враз очнулся, услыхав нарастающий рык и скрежет. Глянул вниз и увидел черные, черные да бездонные глаза зверския. Медведь тянул морду вверх, нос его был крупный, с клыков падала кровавая слюна. Когти царапали кору дуба. Но дуб стоял не шелохнувшись, аки башня какая. Мальчик боялся глядеть в эти затягивающие глазки и не мог оторвать взгляда. Зверь обошел древо кругом, снова встал было на задние лапы, хватаясь передними за кору, ветки, но тут же с высоким рычаньем упал на передние лапы. Видно, боль и его махину донимала, боль от ножевых ран, нанесенных бесстрашным и дерзким Хортом. Зверь начал лизать свои раны. По шерсти катилась кровь. Мог бы такой громадный зверь на дуб полезть? Кто знает. Ветви у дуба были крепкие. Может, далеко и не добрался бы.
У мальчика мутилось в голове. Но на медвежьей спине он различил и рану от топора. То бысть первый ратный удар Спиридона, сына Васильева… Батька, жаль, не видел.
Медведь еще полизал свою кровь, мотнул башкой, глянул вверх и пошел
