Воссоединенные - Элли Каунди

А потом все исчезает, и я могу уверенно сказать, что для нас, для Ксандера и меня, уже слишком поздно. Не потому, что больше не могу его любить, но потому, что больше не смогу достичь его.

— Спасибо, — говорю я Ксандеру, вкладывая в это слово столько же смысла, как и в слова Я люблю тебя, как и во все значимое, когда-либо произнесенное мною. И еще во мне вибрирует сильная, низкая и страстная нота сожаления. Ведь, в конце концов, я отказываю ему не потому, что не люблю его, а именно потому, что люблю. Потому, что я не смогу совершить ради него те подвиги, которые ради меня совершает Кай. Я не смогу наполнить сердце Ксандера музыкой.

***

Когда мы приземляемся в Камасе, я узнаю, что мне предстоит лететь дальше. Мы делаем остановку только для того, чтобы Ксандер мог приготовить запас лекарства, которое я возьму с собой в Кейю.

И хотя я давно мечтала об этой поездке, мне очень тяжело оставлять Кая и Ксандера.

— Я скоро вернусь, — обещаю я им обоим, и я вернусь, через несколько часов, а не дней и недель.

В глазах Кая я замечаю беспокойство, которое, несомненно, плещется и в моих глазах тоже. Нас просто преследуют прощания, так много прощаний.

Вот и у Ксандера тоже. Хантер был прав насчет одной вещи. Здесь слишком много расставаний.

***

Мы приземляемся в большом поле, совсем не похожем на посадочную полосу, неподалеку от городка в Кейе, где жили мои родители. Когда мы с пилотом и врачом покидаем корабль, я замечаю несколько фигур, идущих на встречу. Одна из них, поменьше других, вдруг срывается с места, и моя ходьба тоже превращается в бег.

Он бросается меня обнимать. Он вырос, но я все равно выше и старше, и меня не было здесь, чтобы защитить его. — Брэм, — говорю я, а затем мое горло так сильно сжимается в спазме, что больше ни слова не могу произнести.

Из-за спины Брэма появляется офицер Восстания. — Мы нашли его незадолго до вашего приземления.

— Спасибо, — выдавливаю я, а затем отступаю назад, чтобы разглядеть Брэма. Он смотрит на меня снизу вверх. Грязный, исхудавший, его глаза изменились и потемнели. Но это по-прежнему мой брат. Я поворачиваю его и облегченно вздыхаю, когда вижу красное пятно на шее.

— Они оба заболели, — говорит Брэм. — Даже несмотря на проведенную иммунизацию.

— Кажется, мы нашли лекарство, — отвечаю я, делая глубокий вздох. — Не слишком поздно? Ты знаешь, где они?

— Да, — говорит Брэм и трясет головой. Его глаза наполняются слезами, он всем своим видом умоляет меня ничего больше не говорить, не спрашивать, на какой из вопросов он ответил.

— Идем со мной, — говорит он и снова начинает бежать, как всегда мечтал сделать, прямо под открытым небом, по улицам города. Никакой офицер не останавливает ни его, ни нас, пока мы спешим по пустынным улицам под сверкающим беззаботным солнцем.

***

К моему удивлению, Брэм приводит нас не к медицинскому центру, а к крохотному городскому музею. Внутри музея все витрины оказываются разбитыми, а стекло давно сметено. Все хранившиеся здесь артефакты теперь исчезли, карта Общества закрашена и изменена. Мне хочется разглядеть поближе, что на ней отмечено, но у нас нет на это времени.

В зале лежат десятки неподвижных, занимающих каждый клочок пола. Некоторые люди поднимают глаза, когда мы входим, и их лица немного разглаживаются при виде Брэма. Он здесь свой человек.

— У них не хватало места в медицинском центре, — говорит Брэм, — поэтому мне пришлось принести ее сюда. Повезло, что у меня были кое-какие предметы для торговли. Другим людям приходится делать все возможное, сидя в своих домах. Здесь, по крайней мере, у больных есть запас питательных пакетов.

Ее. Маму. Но что с ним? Что с моим отцом?

Брэм опускается на колени.

Она выглядит такой неживой. Я стараюсь сдержать панику. Россыпь веснушек резко выделяется на фоне бледного лица; в волосах добавилось седины, но с широко открытыми глазами она выглядит очень юной. Юной и потерянной для нас.

— Я переворачиваю ее каждые два часа, как мне сказали, и раны уже зажили, хотя поначалу выглядели ужасно. — Тараторит Брэм. — Погляди, у нее есть пакет с питательными веществами, здорово, да? Их сложно достать.

— Да, просто отлично. — Я сильнее обнимаю его. — Как ты это устроил?

— Я торговал с архивистами, — отвечает Брэм.

— Я думала, все архивисты сбежали.

— Некоторые из тех, у кого оказались красные метки, вернулись и снова начали вести торговлю. — Удивляться нечему. Конечно же, некоторые архивисты не смогли противиться желанию вернуться, предчувствуя ту выгоду, которую они могут извлечь, продавая свои товары и другие безделушки.

Я наклоняюсь поближе к Брэму, шепча ему на ухо. — Мы заберем ее с собой.

— Это безопасно? — шепчет Брэм в ответ.

— Вполне, — заверяет врач Восстания. — Ее можно перевозить. Состояние стабильное, признаков инфекции нет.

— Брэм, — мягко произношу я, — у нас пока недостаточно лекарства. Восстание полагает, что мама сможет помочь им, поэтому они согласились, чтобы ее вылечили одной из первых. — Я бросаю взгляд на маму, на ее неподвижные раскрытые глаза. — И я заранее договорилась, чтобы вылечили и отца. Но где же он? Где папа?

Брэм не отвечает на мой вопрос. Он отводит взгляд.

— Брэм, ты знаешь, где папа? Они пообещали, что он может поехать с нами. У нас мало времени, нужно найти его немедленно.

И тут Брэм начинает всхлипывать, подавляя рыдания. — Умерших вывозят за город, в поля. И лишь иммунам разрешают приходить туда. — Он смотрит на меня глазами, полными слез. — Это суть моей работы на архивистов: я выезжаю на поля и идентифицирую лица умерших.

— Нет, — говорю я в ужасе.

— Все лучше, чем продавать пробирки, — отвечает Брэм. — Хотя за эту работу тоже неплохо платят. — Его глаза теперь другие: взрослые, много повидавшие. Но, с другой стороны, все те же — с упрямым огоньком, хорошо известным мне. — Я не стал этим заниматься. Продавать пробирки — это обман. А вот сообщать людям, живы или мертвы их друзья и родные — это по-честному.

Он дрожит. — Архивисты предоставили мне право выбора. К ним постоянно приходят люди, жаждущие получить либо сведения, либо пробирки, либо узнать, где находятся их любимые. Поэтому я стал помогать им. Я мог разыскать человека по фото. И в обмен мне давали то, что для меня было особенно необходимо. И для нее.

Он сделал все, что мог, чтобы позаботится о нашей матери, и я рада, что он спас ее, но цена была слишком высока. Что он повидал?

—Я не успел к нему, — говорит Брэм.

Я чуть не спросила Брэма, уверен ли он; чуть не сказала ему, что он может ошибаться, но он знает. Он видел.