Артур Конан Дойл - Джон Карр

«Конан Дойл заявил: пусть суфражистки перемрут от голода».

— Я не говорил этого, — в ужасе кричал он Джин.

— Но, дорогой, ты говорил что-то очень похожее.

— Я только сказал, что боюсь, как бы их не линчевали. А «Джорнэл» представляет дело так, будто я утверждал, что возглавлю линчевание и буду вешать их собственноручно.

Он был очень раздосадован. Его, чей кодекс поведения не позволял ему произнести даже грубого слова в присутствии женщины, изобразили вешающим суфражисток на фонарных столбах вдоль Риджент-стрит! И он бессилен здесь что-нибудь исправить.

Однако все уладилось. Те же журналисты, которые нигде и ни на шаг не отставали от них, разве что когда Уорден Кленси запер его в камере Синг-Синга, поместили в своих газетах его ответ. На том дело и кончилось. Из официальных приглашений он смог принять только одно — то, которое получил посредством аппарата Маркони, когда еще находился в Атлантике, — приглашение на завтрак в Обществе Паломников, действительным членом которого он состоял в Лондоне. Джозеф Х. Чоут, бывший посол в Великобритании, представил его как самого известного из живущих англичан, и самый известный из живущих англичан произнес спич об англо-американских отношениях.

«Все в этом городе будто сговорились таскать нас повсюду». Неделя проносилась головокружительно. В моду входило танго, Бродвей уже мог гордиться своими огнями, а в «Клочке бумаги» они видели Джона Дрю и мисс Этель Барримор. На седьмом ярусе тюрьмы Тумз ему показали английского заключенного, именовавшего себя сэром Джоном Греем, но более известного полиции под именем Джо Бумажный Воротничок.

«Сэр Артур, — писала „Ивнинг сан“, — заинтересовался Чарльзом Бекером. Ему все известно о Кровавом Джипе, Луи-Левше и других бандитах».

Накануне их отъезда в Монреаль пресса вложила в его уста намек («он не говорил этого буквально», — признавалась добросовестная «Сан»), будто он привезет Холмса в Нью-Йорк и поселит на Вашингтон-сквэр. «Ему определенно понравился этот город», — отметил «Джорнэл», и на сей раз он не ошибся.

А затем началось восхитительное путешествие по Канаде. В собственном пульмановском вагоне, соединяющем в себе гостиную, столовую, спальню, они проделали почти три тысячи миль от Монреаля до Джаспер-парка на границе с Британской Колумбией. От озера Джордж до реки Ришелье, где рыскали некогда ирокезы — охотники за скальпами, слышалось ему дыхание зловещих стивенсоновских строчек:

Война разразилась в лесистом краю,За морем вдали лежащем,Война засад в полночной мглеИ выстрелов из чащи.

В долгом путешествии из Оттавы к Виннипегу и Эдмонтону отошли на второй план прежние видения из его «Изгнанников».

«Едва я приехал в Канаду, я только и делаю, что говорю, — сказал он во время выступления в Эдмонтоне, — мне почти нечего прибавить об Англия такого, чего бы вы сами не знали. Истинная опасность — в угрозе войны».

За Эдмонтоном на дальней границе Альберта поднималась цепь Скалистых гор. Когда-то давным-давно воображение переносило его сюда и вместе с капитаном Майн Ридом настреляли они тогда немало медведей. Теперь, конечно, не могло быть и речи об охоте в заповеднике Джаспер-парк, где они были гостями полковника Мейнарда Роджерса.

Но они выезжали на верховые прогулки (Джин — в своей стихии) по бескрайним зарослям елей, простирающимся ниже уровня снегов. Они останавливались на привал в вигвамах и удили рыбу в ледяной воде озер. И каждый божий день посыльный верхом привозил телеграмму от Лили Лоудер-Симондз, заверявшей Джин, что с ее детьми все в порядке.

«Мы много бродили по окрестностям, — рассказывал Конан Дойл на обратном пути, — и уже стали воображать, что одни на белом свете, пока не повстречали бурого медведя. Тут наши фантазии улетели прочь, а за ними следом и мы».

Все канадское турне заняло меньше месяца. У Конан Дойла зародилась идея новой, канадской, повести, и он обмолвился об этом прессе в Виннипеге. «Нет, нет, она будет не о Шерлоке Холмсе, не о северо-западной конной полиции и не о том и другом вместе». В Англию они вернулись в начале июля рокового лета 1914 года.

Приехав на вокзал Ватерлоо, он увидал на прилавках июльский номер «Стрэнда» со своей «Опасностью!». Редактор сопровождал ее двенадцатью отзывами военно-морских специалистов, которые автор видел еще в гранках и в которых разбирался вопрос о реальности описанной ситуации.

Семь из двенадцати комментаторов были адмиралами, по преимуществу отставными, и почти все они отнеслись к возможной опасности весьма легкомысленно, полагая, что Британским Островам не могут причинить вреда несколько субмарин под командованием каких-то отчаянных сорвиголов.

«Я вынужден заявить, — писал кавалер ордена Бани адмирал сэр Комптон Домвилл, — что считаю это крайне невероятным и более всего смахивающим на Жюля Верна».

«Британская публика, — писал адмирал Пенроуз Фицджералд, — не примет тех совершенно невероятных технических подробностей, которые вводит автор. Я же считаю, что ни одна цивилизованная нация не станет торпедировать безоружные и беззащитные торговые корабли».

«Ни одна нация не допустит этого», — вторил ему адмирал Уильям Ханнам Хендерсон, утверждая, что всякий командир подводной лодки, который отважится на подобный шаг, предстанет перед судом и будет приговорен к расстрелу собственным народом.

Капитан Джейн, соглашаясь, что сверхсубмарины, подобные описанным в рассказе, могут в ближайшие годы появиться, считал, что лучший способ предотвратить подводную войну — это вешать всякого капитана и команду, которые попадут в руки англичан.

«На Террор надо ответить Террором, — писал он в воображаемом приказе адмиралтейства. — Мы способны расквитаться! Повесить парочку для острастки другим — и они больше не сунутся!»

Таковы были аргументы.

Но нам, знакомясь с ними, не следует слишком сурово судить этих джентльменов за недомыслие. Кто мог угадать, что у немцев на уме? Могло ли адмиралтейство в преддверии войны что-нибудь изменить? А 25 лет спустя много ли благоразумнее вели себя мы? Очевидное становится очевидным, лишь когда это уже свершившийся факт, в чем так часто приходилось убеждаться д-ру Уотсону. Все спокойно и безмятежно в доме, все, вплоть до безделушек на камине, на своих местах, пока вдруг дом не шатнет землетрясение; и вот так же в июле как-то совсем неприметно, с какого-то незначительного инцидента на Балканах разгорелся великий пожар.

А пока, сразу по возвращении, Конан Дойл вновь взялся доказывать невиновность Оскара Слейтера — дело об убийстве старой леди в собственной квартире в Глазго, — так как вскрылись некоторые новые обстоятельства, опубликованные незадолго до того, 27 июня, в правительственной Белой книге.