История Индонезии Часть 1 - Геннадий Бандиленко

Далее последовала серия законов, декретов и указов о земле (1870—1875). Новое аграрное законодательство провозгласило весь ареал Нидерландской Индии (включая территорию всех 280 княжеств, но исключая «Частные земли», проданные европейцам и китайцам) собственностью голландского государства. При этом они подразделялись на 2 категории: «несвободные», то есть сады, пастбища и пахотные земли общин и отдельных крестьян (а также феодальные домены), и «свободные» — то есть лесные массивы, пустоши, перелески, луга и угодья, к моменту издания законов непосредственно не обрабатывавшиеся и не используемые крестьянами. Границы общинных и индивидуальных земель были жестко зафиксированы. Частичному перемещению землепашества на сопредельные площади, обычному для экстенсивного крестьянского земледелия, был положен конец. Резервные земли общины, вводимые в оборот по мере естественного прироста населения или включения в ее состав пришлых, были также отторгнуты как «свободные». Итак, вся земля, не зафиксированная голландским законодательством как частная собственность и не находившаяся к моменту издания закона в непосредственном пользовании крестьян, объявлялась собственностью колониального государства.

Отныне плантатор мог получить в наследственную долгосрочную (до 75 лет) аренду (эрфпахт) у государства крупные земельные концессии из фонда «свободных земель» при смехотворно низкой ежегодной ренте в 1,4 до 8,4 гульденов за 1 га; вдобавок, эти платежи начинали выплачиваться лишь с шестого года существования концессии. Арендуемый массив не должен был превышать 360 га, но число таких массивов к аренде одним лицом не ограничивалось. Однако ряд однолетних культур, прежде всего сахарный тростник, требовал для возделывания уже освоенную, орошаемую, то есть «несвободную», используемую крестьянами землю. Аграрные законы 70-х гг. открывали и такую возможность: допускалась краткосрочная аренда земли общинников (или индивидуальных владельцев) непосредственно у крестьян продолжительностью до 5 лет и длительная (до 21,5 года) аренда участков, зафиксированных как объект частнособственнических прав индивидуального хозяина. Земель последнего типа становилось все больше, так как по закону 1875 г. всякий вновь расчищенный и поднятый крестьянином-общинником участок регистрировался как собственность лично его, а не общины, как прежде. При такой аренде крестьянесобственники обычно подряжались еще и трудиться на плантатора (за скромную плату). При долгосрочной аренде у крестьянина плантатор был обязан раз в два года возвращать ему землю в период западного муссона для посадки быстровызревающих пищевых корнеплодов (батата, маниока и др.)[102]. Заключение арендных сделок фиксировалось в форме контракта в присутствии европейского или индонезийского чиновника.

Аграрные законы закрепили существовавший и до них порядок, при котором не допускалось отчуждения земли в полную собственность неиндонезийским владельцам, будь то англичанин, голландец, индо, хуацяо или араб. Под строительство усадеб европейцам и «чужеземцам-азиатам» (хуацяо, арабам, индийцам) отводились небольшие площади, годные для приусадебных участков, но не для плантаций.

Законы 70-х гг. разительно изменили облик Индонезии. Разразился неслыханный бум. Половину из потока заявок на частные концессии приходилось отклонять: спрос намного превышал предложение. В пылу конкурентной борьбы компании «глотали больше, чем могли переварить», обрабатывая при этом не более половины арендованных площадей (и это на Яве с ее острым земельным дефицитом). Уровень благосостояния низов существенно понизился. Резко сокращалось производство продовольственных культур, особенно риса. В 1873 г. его импорт превысил экспорт и продолжал расти. Экспорт же риса, вытесняемого техническими культурами, вскоре прекратился вовсе. При неурожаях участились случаи голода. Между тем население бурно росло. Если в 1795 г. на Яве и Мадуре проживало лишь 3,5 млн человек, а в 1815 г. — 4,5 млн, то в 1846 г. уже 9,5 млн, в 1880 г. — почти 20 млн, а в 1905 г. — свыше 30 млн человек[103].

Либералы стремились обеспечить частный капитал не только землей, но и рабочей силой. С этой целью в 1882, 1884 и 1885 гг. была принята серия постановлений об отмене различных разновидностей керджа роди. С 1882 г. отменялась керджа панчен в пользу прияи. А в 1888 г. правительство ограничило и четко регламентировало все виды креджа деса, так как эта внешне чисто общинная трудовая повинность стала нередко маскировать ту же барщину. Голландские экономисты расценивают как явное достижение на пути прогресса сокращение срока государственной барщины для каждого крестьянина с 52 трудовых дней (1804) до 36 (1893) и 10—30 дней (1912). Но если вспомнить о шестикратном демографическом приросте за это время, то станет очевидным, что совокупное число используемых человеко-дней не сократилось, а резко возросло.

В неистовой конкуренции европейских плантаторов за найм кули на Яве арендаторы часто предлагали нанимаемым крупные авансы, иногда — за несколько лет вперед. При этом нередкими были издержки: получивший аванс либо скрывался, либо одновременно заключал контракт с конкурирующими фирмами. На власти дождем сыпались жалобы. Одновременно контракторы в ответ на «вероломство яванцев» прибегали к широкой гамме уловок, чтобы заполучить и удержать кули: оказывали на него давление через подкупленного местного старосту, использовали местных подонков для запугивания рабочих, спаивали их или втягивали в опиумокурение. Д. Бюргер обоснованно, на наш взгляд, объясняет причины несоблюдения контрактов кули отсутствием в традиционном яванском обществе этических норм, адекватных отношениям найма. С течением времени, к концу XIX в., нарушения «контрактов на труд» стали редкостью. Государство, со своей стороны, содействовало капиталистам: с 1864 г. на Яве были введены суровые уголовные санкции за нарушение контрактов, но в 1879 г. они были отменены под давлением либеральной общественности метрополии. К тому времени, однако, рынок рабочей силы уже начал складываться на Яве[104]. Одновременно было установлено, что аванс не должен превышать сумму зарплаты за год. Наконец, с 1895 г. контракты на земельную аренду стали подлежать обязательной регистрации.

Как уже говорилось, с конца 80-х гг. предпринимались меры по ослаблению общинных пут в деревне. В 1890 г. старостам было запрещено вмешиваться в сделки крестьян — земельных собственников — с плантаторами или скупщиками продукции. Еще более радикальной мерой властей стало введение индивидуального порядка взимания налогов с общинников: в Чиребоне — с 1896 г.; на Яве в целом— в 1907— 1920 гг.

Бурная экспансия плантационного хозяйства привела к резкому расширению возделываемых площадей: с 1855 по 1885 г. они увеличились вдвое. Стремительно возрос и выпуск продукции экспортных культур. Так, производство сахара на Яве поднялось с 153 тыс. т в 1870 г. до 380 тыс. т в 1885 г.; 744 тыс. в 1900 и 1350 тыс. т в 1915 г. Чая было выработано 7 тыс. т в 1900 г. и 41 тыс. т в 1915 г. Появились и новые культуры: копра и каучук. Производство последнего быстро прогрессировало и в 1915 г. достигло 15,8 тыс. т. Экспорт табака, принесший в 1870 г. 3 млн гульденов, в 1890 г. дал уже 32,5 млн. Что касается состояния дел с вывозом в целом, то государственный экспорт, в 1856 г. превышавший частный вдвое, в 1885 г. уже составлял от него не более 10%. Этому подъему сопутствовало и расширение возможностей сельскохозяйственного кредита. Если в 1870 г. 7 крупнейших банков выделили для этой цели 72 млн гульденов, то в 1915 г. — уже 139 млн. В конце XIX в. стали возникать первые монополии (Яванский сахарный синдикат, Всеобщий сельскохозяйственный синдикат и др.). Их деятельность пока ограничивалась плантационным хозяйством и горнорудной промышленностью. От создания современной обрабатывающей промышленности они воздерживались. Монополии стимулировали адаптацию колонии к мировому рынку. Импорт потребительских товаров из Европы бурно возрастал. Так, с 1870 по 1875 г. ввоз тканей в Нидерландскую Индию увеличился втрое. Импорт голландских тканей из Твенте, пишут индонезийские историки, «убил местное ткачество».

Значение колонии как рынка сбыта возрастало. В 1872 г. отчасти под давлением собственной промышленной буржуазии, отчасти по настоянию Британии (отраженному в Суматранском договоре 1871 г.— см. ниже) Гаагой были отменены дифференциальные импортные пошлины, совершен переход к фритредерству. «Политика открытых дверей» во внешней торговле и экономике в целом [105], несомненно, объяснялась страхом голландцев чрезмерной неуступчивостью спровоцировать Англию на захват Индонезии. Последствия не замедлили сказаться: если в 1870 г. метрополии принадлежало 77% индонезийского экспорта и 41% импорта, то к 1913 г. уже только 28% и 33% соответственно. Между тем доля Британской империи в том же 1913 г. поднялась до 40% (как импорта, так и экспорта).