Радость - Александр Лоуэн

Рассказывая все это, Уильям находился в позе заземленности. Когда он поднялся, меня приятно поразила метаморфоза, произошедшая в его лице. Оно было смягчившимся, сияющим и выглядело намного моложе. Казалось, словно его только что выпустили из темной камеры на свет. Я понял в этот момент, что его привычное выражение лица было всего лишь маской. Уильям часто улыбался, но улыбка у него была такой же твердой и зажатой, как и его тело. Случившаяся сейчас с его лицом метаморфоза была обязана своим происхождением тому, что он признал факт собственного отчаяния. «У меня нет иллюзий по поводу собственной жизни», — заметил он как-то. Но почему ему приходилось скрывать и даже отрицать все это? Подобное отрицание бесспорно свидетельствовало о том, что в нем существует глубочайший страх.

Во время беседы по поводу того, что у него отсутствует чувство гнева, Уильям сказал: «Я рассматриваю себя как пример социального успеха. У меня есть деньги, друзья и собственность. Я ни в чем не чувствую себя хуже других людей». Мне было в этот момент совершенно ясно, что он, напротив, стыдится показать свою плохую форму. Его воспитывали в убеждении, что он существо высшего порядка и в этом подобен Богу. Он не мог оказаться принадлежащим к числу простых, обыкновенных людей. Ему, например, было запрещено открыто проявлять хоть какой-то сексуальный интерес к девочкам. «В нашей семье секс не признавался, — рассказывал он. — Мать никогда не сказала сестрам ни словечка по поводу секса. Мы проводили массу времени в церкви. Я был алтарным служкой. Все внимание моей матери было поглощено чистотой и божественным, в общем, тем, что надо быть чистым и быть хорошим». Когда Уильям не слушался, ему читали нотацию, а если он оказывался «плохим мальчиком», то, помимо назидательной проповеди, ему доставалась парочка шлепков. Его никогда не били всерьез. Что же в таком случае послужило тем большим страхом, который вынуждал его отрицать собственные чувства и любой ценой сражаться за превосходство? Поставив перед собой этот вопрос, я понял, что в личности матери Уильяма присутствовали какие-то штрихи, говорившие о психической болезни, как это бывает свойственно едва ли не всем фанатикам. Будучи мальчиком, мой нынешний пациент испытывал ужас перед тем, что может натворить его мать, а также находился в состоянии паники от того, что она оттолкнет его, если он бросит ей вызов. В процессе терапии я неоднократно намекал Уильяму на то, что фанатизм его матери является симптомом чего-то нездорового в ее личности, но сам он до сих пор всегда считал материнские эксцессы не более чем странностью или чудачеством. Сейчас — и это было в первый раз за все время нашего общения — он смог согласиться с тем, что в его матери все-таки было что-то от душевного заболевания. С его глаз спала пелена, и он сумел увидеть немного света. Мир перестал быть мутным, темным и мрачным. Во время последующих сеансов этот свет разгорался все ярче.

История Мэри четко отражает те шаги в ее терапевтическом процессе, которые привели к заметному продвижению на пути к радости. Кратко о ней уже говорилось в предшествующих главах. Когда она начала терапию, то сама занималась гештальт-терапией и была тридцатитрехлетней замужней женщиной. Она посещала профессиональный семинар, который я проводил для группы психотерапевтов разных школ и направлений, и на нее произвела сильное впечатление моя способность понять внутреннюю борьбу, которую она вела, на основании анализа ее тела. Его бросающейся в глаза особенностью была ярко выраженная «трещина» между верхней и нижней половинами, которые выглядели так, словно эти две половины соединили искусственно. Талия у нее была тонкая и удлиненная. Вообще, обе половины выглядели слабыми; грудная клетка у Мэри была зажатой и стиснутой, шея — тонкой и слегка вытянутой, а лицо — мягким и каким-то хилым на вид. Нижняя часть у нее тоже производила сходное впечатление слабости, что проявлялось в узком, закрепощенном тазе и щуплых, долговязых конечностях. Да и стопы отнюдь не выглядели крепкими. Общее ощущение слабости тела усугублялось у Мэри пониженной энергетической заряженностью, что проявлялось также в уменьшенной интенсивности чувств. К примеру, стремление к самоутверждению было у нее явно ослабленным. Помимо всего прочего, ее тело свидетельствовало об отсутствии интеграции между частями: голова, торс и таз не были как следует энергетически связаны друг с другом.

Когда во время упомянутого семинара я обратил внимание Мэри на все эти моменты и резюмировал это тем, что у нее имеется серьезная проблема, которая требует не традиционного, а телесно-ориентированного терапевтического подхода, она ответила, что ни один другой терапевт не распознал ее трудностей. У нее самой была докторская степень по психологии, и на вербальном уровне она могла держаться весьма уверенно, что как раз и сбивало с толку большинство терапевтов, вводя их в заблуждение. У нее было привлекательное, молодое лицо и обворожительная, пылкая улыбка, выражавшая желание нравиться окружающим, но одновременно маскировавшая ее печаль и панику. Когда мы приступили к терапевтической работе, Мэри изъявляла благодарность за то, что я смог разглядеть ее боль и печаль. Она приветствовала и мои призывы к плачу, в котором эта внешне благополучная особа на самом деле отчаянно нуждалась. Выполняла она и упражнения по нанесению пинков, хотя и нечасто, а также визжала, используя слово «почему» в качестве протеста против своего детства, которое считала несчастливым. Мэри ощущала, как плохо к ней относились в детские годы. В ходе работы, нацеленной на то, чтобы у нее выросло восприятие себя как личности, она рассказала много воспоминаний и эпизодов из своего детства, которые наглядно показывали, насколько же она была напугана. «Когда я была маленькой, мать часто привязывала меня к чему-либо. Как-то раз она привязала меня веревкой к воротам, которые вели в палисадник перед домом. Помню, я плакала и кричала, чтобы меня отвязали и позволили войти в дворик, но она игнорировала мои слезы. Мать частенько стукала меня и сестру, а то и форменным образом избивала нас массивной деревянной ложкой или вешалкой для одежды».

Мэри вспоминала свое детство как сплошной кошмар. Она время от времени расхаживала во сне как настоящий лунатик, а иногда даже бегала в сомнамбулическом трансе, словно пытаясь от кого-то или от чего-то скрыться. У нее бывали страшные сновидения. «Я могла плавать в море, а ко мне приближалась стая акул. Иной раз мне удавалось проснуться прежде, чем они набрасывались на меня, но бывало и так, что раньше, чем я пробужусь, они успевали отхватить у меня ногу. В воде оказывалось множество крови. Не помню, чтобы я кричала и визжала, но просыпалась в ужасе. Была еще и другая разновидность сновидений, которая кажется мне менее ясной. Я расхаживала по лесу, а за мною ползла змея, но я чувствовала себя парализованной и не могла убежать. Подобные сны я видела в возрасте лет четырех — пяти. Даже сейчас при воспоминании о них у меня мурашки бегут по коже от ужаса. Я была очень беспокойным ребенком, но претендовала на то, чтобы считаться храброй. Даже в двенадцатилетнем возрасте я испытывала ужас, если мне надо было кого-то попросить о чем угодно. Это было для меня настоящей мукой».

Когда я спросил у Мэри, кем, по ее мнению, была на самом деле акула из ее сновидений, то услышал в ответ: «Я всегда думала, что это был мой отец. Однако позднее я стала испытывать огромный страх по отношению к своей матери. Раньше у меня никогда не было ощущения, что мать ненавидит меня. А вот сейчас я чувствую, что мать меня нисколько не любила. Боюсь взглянуть в лицо тому неприятному факту, что она ненавидела и ненавидит меня».

Во время того же сеанса она поведала, что причиной, по которой в свое время поженились ее родители, была беременность матери, причем в материнском чреве в тот момент находилась именно Мэри. У нее было чувство, что отец вовсе не хотел видеть ее мать в качестве жены. Когда моя пациентка появилась на свет, между родителями возник конфликт по поводу ее имени, и в конечном итоге новорожденную назвали так, как предпочел отец. А потом она сказала вот что: «Когда я была маленькой, то всегда чувствовала себя настоящей невестой отца». Мэри хорошо осознавала, что отец проявлял к ней сексуальный интерес, хотя у нее не было ощущения, что он как-то злоупотреблял ею.

Для Мэри было очень существенно почувствовать имевшуюся у нее телесную проблему, равно как и то, каким образом она была обусловлена ее детскими переживаниями. В процессе терапии я неизменно обращал внимание своей пациентки на расщепленность ее тела и на необходимость интеграции его разобщенных сегментов. Это достигалось тем, что волну возбуждения, связанную с дыханием, мы заставляли энергично прокатываться через все тело. Дыхание в запрокинутом положении на табурете способствует именно такому перемещению дыхательной волны. Во время одного из сеансов, лежа в указанной позе и старательно дыша, она начала плакать и произнесла: «О Боже, я не могу вынести эту трещину между верхней и нижней половинами тела. У меня такое чувство, словно меня пытают на дыбе». Мэри действительно подвергали психологическим пыткам, и в доме ее детства тело девочки было сломано эмоциональными конфликтами, которые порождались сексуальным интересом к ней со стороны отца, а также материнской ревностью и враждебностью по отношению к дочери. В то же самое время Мэри не могла протестовать против того, что с нею происходило, потому что ее родители были слепы по отношению к собственному поведению. С моей помощью и поддержкой Мэри стала вопить: «Вы мучите и пытаете меня, а я не в силах этого вынести!» Но после этого добавила: «У меня такое чувство, словно я не могу вырваться!» Вслед за этими словами она буквально рухнула на пол и разразилась горестными рыданиями.